Смертельный номер. Гиляровский и Дуров - [5]

Я задумчиво погладил усы.

– Полагаете, – спросил я, – кто-то сделал это намеренно?

– Сначала все решили, что это чья-то ошибка. Ассистентки Беляцкого или самого артиста… Но потом решили, что это просто роковая случайность.

– А что ассистентка Беляцкого?

– Его родная племянница, девушка лет шестнадцати. Красавица, умница, последняя из династии Беляцких. Да ни за что!

– Понятно.

– Так бы все и списали на случайность, если бы череп и кости не появились второй раз – уже через неделю. Кто-то сумел связать два события – появление черепа на афише и смерть канатоходца. К нему прислушались. И в театре началась пока еще тихая паника. Нет, никто не отказывался выступать, но все были подавлены и ждали несчастья.

– И несчастье случилось?

– Именно! Во время номера со львами дрессировщика Пашу Кукиса разорвал Самсон.

– Самсон?

– Лев. Помните – Самсон, разрывающий пасть льва? У Кукиса был номер – он как бы изображал Самсона, который разрывает пасть льву. У него вообще весь номер был поставлен по библейским мотивам. Ирония заключалась в том, что у льва была кличка Самсон. Мы еще шутили – Самсон разорвал пасть льву, а Паша Кукис – Самсону. И лев-то был хороший. И Паша – дрессировщик от Бога – я сам дрессировщик, так что поверьте мне. Паша работал с ним очень грамотно. И всегда все было хорошо. Как вдруг Самсона будто подменили – только Кукис подошел к нему, лев бросился и начал драть его. Пришлось стрелять прямо на арене. Самсон сдох, но успел Пашу порвать так, что к вечеру Кукис умер.

– Но разве такого не бывает, чтобы животное вышло из-под контроля и набросилось на дрессировщика?

– Бывает, – вздохнул Дуров, – но в данном случае… Не может быть агрессии без причины. А тут не было никакой причины для того, чтобы Самсон бросился на Пашу. Никакой – поверьте мне и в этот раз.

– Вы тоже дрессируете львов? – спросил я с уважением.

Дуров кашлянул.

– Нет. Других животных. Неважно. Принципы дрессуры одинаковы. Но – к делу. Итак, после этого случая все уже были уверены – тут происходит что-то ужасное. И когда появился третий череп на афише, несколько артистов отказались выходить на арену. Однако Саламонский пригрозил им, что они больше никогда не смогут работать в его цирке.

– Это помогло?

– В общем… да. Хотя люди ужасно были напуганы, случались и истерики. Особенно у Артура. У Гамбрини.

– Он итальянец?

Дуров усмехнулся:

– Он такой же итальянец, как я – эфиоп. Артур – армянин. Артур Гарибян. Гамбрини – его псевдоним. Прекрасный иллюзионист, но как человек… У Гамбрини есть пунктик – он страшно боится за свои трюки – как бы кто не украл секреты. Мы все стараемся хранить тайны особо эффектных трюков, но у Артура это – просто мания. Вы уже могли заметить, что Гамбрини – человек очень вспыльчивый, нервный. Это хорошо для его работы, но совершенно невыносимо при личном общении. Почему-то… он уже тогда вбил себе в голову, что я охочусь за секретами его трюков.

– Странно, – заметил я, – вы дрессировщик, он – иллюзионист. Это разные профессии.

– Ну, – покачал головой Дуров, – профессии, конечно, разные, однако каждый из нас старается использовать в своих выступлениях что-то новое. Часто – из смежных цирковых профессий. И это не так уж и сложно, потому что в юности многие из нас пробовались и в клоунаде, и в дрессуре, и в иллюзионе.

– Вы тоже?

– Да. Я и сейчас совмещаю клоунаду и дрессуру. И некоторые навыки иллюзиониста. Видите ли, я дрессирую животных без привычной для цирка жестокости – в основном используя их рефлексы.

– Рефлексы?

– Да! Это очень интересно, и я могу рассказывать часами о рефлексах, тем более что вы как раз не принадлежите к миру современного цирка, так что можно не бояться за свои секреты.

Он добродушно улыбнулся в усы – впервые с нашей вчерашней встречи.

– Очень часто я держу в руке угощение для своего четвероногого артиста. Он выполняет трюк и получает его, но зритель не должен этого видеть – для него животное должно быть как бы разумно само по себе. То есть я использую манипуляцию – и не только таким простейшим образом.

– Понятно. Так что Гамбрини?

– Артур начал распускать слух, что это я рисовал череп и кости – он будто бы застал меня за этим занятием. Ложь, конечно, бред! Но я имел несколько весьма энергичных разговоров с артистами. И даже с самим Саламонским.

– Так что случилось на представлении?

Дуров пожал плечами:

– Непонятно. Перед началом Артур по своей привычке лег вздремнуть в гримерной на кушетку. Так он сказал. Он обычно спит полчаса, для того чтобы освежить силы. Проснулся от сильного запаха паленого волоса и с криком «Пожар!» выскочил в общий коридор.

– Действительно был пожар?

– Нет. Большого пожара не было. Хватило ведра воды. Похоже, что от сквозняка свечка упала со стола и подожгла кушетку. Но Артур уверял, будто это было покушение – его собирались сжечь. И будто бы череп с костями имел к этому прямое отношение.

– А в тот вечер кто-нибудь погиб? – спросил я.

– Никто больше не погиб. И череп больше никогда не появлялся на афише. Вплоть до вчерашнего вечера.

– Так-так… – задумчиво пробормотал я, – все это очень странно. А главное, последний случай вообще не похож на попытку убийства. Впрочем, и первые два – тоже. Ведь если бы не череп на афише – показались бы вам эти смерти настолько странными?