Смертельная игра - [112]

Брукмюллер поднял руку для последнего удара.

Внезапно раздался громкий хлопок, и задрожали стекла.

Здоровяк удивленно обернулся. На его теле рядом с плечом появился темный кружок. Пятно быстро увеличивалось — из маленькой огнестрельной раны, пузырясь, выливалась кровь. Либерман с трудом забрался обратно в гондолу и навалился на Брукмюллера, который потерял равновесие и, падая назад, схватил Либермана за лацканы пальто.

Либерман видел, что Брукмюллер тащит его за собой. Плечи великана бились о деревянные стены кабины, которые дрожали от ударов его грузного тела. Брукмюллер оперся о стенку и схватил голову Либермана так, что она оказалась на одном уровне с его головой. Либерман попробовал вырваться, но понял, что не может пошевелиться. Брукмюллер держал его с нечеловеческой силой. Глядя вниз на расплывающееся пятно, Либерман сказал:

— Герр Брукмюллер, вы ранены.

Челюсти Брукмюллера начали двигаться, как будто он что-то жевал. Потом, прочистив горло, он плюнул прямо в лицо молодого доктора. Либерман вздрогнул, когда комок кровавой слизи попал ему в лицо и потек по щеке.

— Я знаю, что я ранен, — сказал Брукмюллер. — И не хочу, чтобы меня ранили снова.

Либерман понял, что Брукмюллер пользовался им как щитом.

— Вам не сбежать, герр Брукмюллер.

— Это тебе не сбежать, доктор Жид.

Глубокий бас Брукмюллера отдавался в грудь Либерману. Прежде чем молодой доктор успел ответить, Брукмюллер свободной рукой сжал его горло. Через мгновение Либерман уже не мог дышать. Инстинктивно он пытался оторвать от себя толстые пальцы Брукмюллера, но его правая рука все еще ничего не чувствовала, а пальцы Брукмюллера были скользкими от крови.

Либермана ужаснуло выражение глаз Брукмюллера. Злоба сменилась чем-то еще более мрачным — холодной сосредоточенностью. Брукмюллер походил на ученого, наблюдающего за тем, как подопытное животное испускает дух в сосуде с откачанным воздухом. Казалось, он не просто желает смерти Либерману — он хладнокровно обрекает его на забвение. Когда мир вокруг него уже начал погружаться в темноту, у Либермана в голове раздался тихий голос, который непросто было услышать среди всего этого шума и возни:

«Я не готов умереть».

Эта была самая близкая к молитве мысль из всех, что когда-либо приходили ему в голову. И хотя он не просил высшие силы вмешаться, это утверждение, этот возмущенный и душераздирающий протест все равно был призывом. Мольбой. И, совершенно неожиданно, она помогла.

Серьезный, сосредоточенный взгляд Брукмюллера затуманился. Его веки опустились, потом он с трудом, моргнул, и — о чудо! — Либерман почувствовал, что снова может дышать. Он жадно глотал воздух, втягивал его в свои легкие через сдавленное горло. Хватка Брукмюллера ослабла, а пальцы один за другим отрывались от шеи Либермана.

Пальто здоровяка пропиталось кровью. Он моргнул еще раз, но на этот раз его веки дольше оставались закрытыми. Потом он покачнулся и завалился набок.

Либерман облокотился о стену гондолы и попытался восстановить дыхание. Выглянув в окно, он вдруг увидел странное зрелище: земля как будто поднималась навстречу гондоле. Он бросил взгляд на Брукмюллера, чье лежащее навзничь тело напоминало спящего великана.

Опершись о пол левой рукой, Брукмюллер приподнялся и схватился за плечо. Кровь хлестала между его большими белыми пальцами. Открыв рот, он дышал тяжело, как бульдог, который хочет пить.

Ветер свистел сквозь разбитое окно. В следующей гондоле скромно одетый буржуа, — очевидно, полицейский стрелок — держал наготове револьвер, чтобы выстрелить во второй раз, если будет необходимо.

Брукмюллер пошевелился и сразу сморщился от боли.

— Если вы встанете, — сказал Либерман, — у меня есть основания полагать, что в вас выстрелят еще раз. Я настоятельно вам рекомендую оставаться там, где вы находитесь.

Брукмюллер закрыл глаза и упал на покрытый осколками разбитого стекла пол гондолы.

— Давайте… — Либерман сделал паузу. — Давайте я перевяжу вам рану, герр Брукмюллер. Вы потеряли очень много крови.

Здоровяк попытался открыть глаза.

— Не приближайся ко мне… ты, грязный…

Не успел он договорить оскорбление, как веки его дрогнули и он потерял сознание.

Либерман склонился над Брукмюллером и сделал все, что мог, чтобы остановить поток крови. Но его правая рука по-прежнему ничего не чувствовала, а Брукмюллер лежал в неудобном положении. Он зажал рану изо всех сил. Здоровяк еще дышал, но дыхание его становилось все более поверхностным и затрудненным. Грудь и живот почти не поднимались.

Воздух наполнил хор металлических голосов — это сумасшедшее движение гигантского колеса закончилось. Гондола вернулась на землю.

Дверь распахнулась, и в кабину вошел Райнхард.

Либерман оторвал взгляд от своего пациента и посмотрел на него.

— Думаю, выживет, — тихо сказал он.

86

Сегодня они исполняли медленные песни. Правая рука Либермана уже не так болела, но пальцы были все еще распухшие и плохо двигались. Он не чувствовал себя готовым играть что-то в темпе быстрее, чем аллегро модерато. В результате их хорошее настроение не соответствовало тому, что они играли: вместо вечера беззаботного Лендлера и популярных песен у них получилась подборка из задумчивых баллад и задушевных мелодий. Однако, извлекая из Бёзендорфера печальные звуки, Либерман понял, что этот прощальный концерт сейчас был в самый раз. В конце концов, были совершены убийства, и их расследование успешно завершилось.