Смерть - [18]

Официальной статистики по количеству доведенных до суда дел по выявленным Госнаркоконтролем случаям нарушения закона не существует (принято считать, что этот показатель так же низок, как и у налоговой полиции, на базе которой создан Госнаркоконтроль). Зато существует неофициальная тарификация стоимости закрытия «наркотических» дел; наверное, у каждого есть знакомые, которым вначале что-нибудь подбрасывали, а потом за деньги признавали это ошибкой или просто теряли протокол об изъятии.

Наверное, суд следующей инстанции смягчит приговор Федору Душину — например, заменит семь лет строгого режима на пять общего. Кому-нибудь из провизоров заменят полтора года колонии-поселения на год условно. Но на состоянии системы это, конечно, никак не скажется.

Скажи-ка, дядя!

Москва 1812 года. Воспоминания очевидца. Окончание

 

 

На другой день, 3 сентября, в том месте Москвы, где находился Гостиный двор, утром, черные тучи клубившегося дыма затмили половину небосклона, окрестности огласились ужасным грохотом, треском, воем и свистом бури, обыкновенно появляющейся во время больших пожаров. Все истребляющий огонь, разрушая огромные здания, пепелил богатство, хранившееся в лавках.

Во время пожара Гостиного двора, один купец решился идти посмотреть на бывшую там с товаром свою лавку; через несколько времени, возвратясь удрученный, печально объявил, что кругом весь Гостиный двор объят пламенем и проникнуть внутрь рядов нет никакой возможности. Примечательно было, что сами неприятели желали потушить пожар, чтобы полакомиться московским богатством. Но, не имея пожарных инструментов, ходили сложа руки около разъярившегося пламени, как голодные волки около запертой овчарни, хлопали глазами, щелкали зубами и облизывались. Некоторые из купцов сказали: «Слава Богу, пусть лучше горит наше добро, нежели достанется врагу на расхищение. Господь даде, Господь и отъят! Буди имя Его благословенно во веки!»

Купец, бывший на пожаре, говорил: «Подождите, братцы, не торопитесь. Я еще не все вам досказал, есть поважнее обстоятельство: ходивши около пожара, у Лобного места, увидал я ехавшего верхом на лошади неприятельского чиновника, в шитом серебром мундире, в трехугольной шляпе с плюмажем, он подманил рукою меня к себе, дал сверток печатных объявлений! — И при сем рассказчик вытащил из пазухи несколько листов и, раздавая их окружающим, улыбаясь, продолжал: — «Французские подданные! Читайте прокламацию вашего нового императора Наполеона!» Все с большим любопытством начали читать прокламацию, она была напечатана в два столбца, один на французском, другой на русском языке. В заглавии красовался герб Франции, а под ним курсивными буквами объявлялось: «Воззвание к московским жителям!» Сколько могу припомнить, оно состояло из следующих пунктов:

1-й. Русскому духовенству дозволяется на обыкновенных церковных правилах отправлять Богослужение!

2-й. Городские власти и чиновники, служащие в разных присутственных местах, приглашаются к исправлению своих должностей!

3-й. Купечество вызывается к торговле, фабричные и разных родов ремесленники к занятию своими промыслами.

4-й. Крестьянам дозволяется в торговые дни из деревень свободно привозить на рынки для продажи разные жизненные продукты.

 

В заключение сказано: за безопасность и спокойствие, как города, так и его жителей, а равно и за неприкосновенность собственности каждого русского, ручается сам император Наполеон. Следует его подпись«.

Купцы, указывая на сгоревший Гостиный двор, смеясь, говорили: «Бонапарт! Чем прикажешь нам торговать? Разве золой и угольями, которые останутся после пожара?» Все уверяли, что ни один крестьянин не повезет в Москву жизненных припасов! Православные мужички и в мирное-то время не очень благоволили и исподлобья косо посматривали на иностранцев.

Отойдя от купцов, я очутился среди каменных обгорелых зданий, превратившихся в развалины: как бы в кратере огнедышащего Везувия. Тут я встретился с дядей и его семейством, шедшими в нашу церковь. Взглянув на титулярного советника, при всем грустном положении я невольно расхохотался.

Представьте себе приземистого толстопузого человека квадратной формы, с головою, уверченною грязными тряпицами, коих растрепанные концы бахромою болтались около всегда улыбающегося полного его лица: разорванная спереди сорочка обнажала покрытую волосами, мохнатую грудь; выкатившееся из-за пояса узкого исподнего платья, огромное брюхо уподобляло его туловище большому самовару: на плечах драпировалась в виде испанской мантии ситцевая, с разноцветными разводами, стеганая на вате женская исподница: нижняя часть тела втискивалась в узкие бланжевые нанковые короткие штаны, достававшие только до колен, между тем как мясистые, жирные икры оставались голыми; на ступнях ног надеты растоптанные, грязные валенки, укрепленные к лодыжкам разноцветными, суконными покромками; левая опухшая рука, избитая неприятельскими тесаками, висела на разных обрывках, перекинутых через плечо.

Дядя, увидев меня, сделал кислую гримасу, и по врожденной привычке фыркнул носом, и, моргнув глазом, потирая больную руку, сказал: «Племянник! Научись из моего примера быть осторожным в суждениях о делах политических! Я не верил о взятии столицы неприятелем, и вот, теперь видишь во что нарядили меня недоверчивость и непослушание ко благим советам». После чего он, опустив голову, болезненно заохал.