Смерть волкам - [40]

Лурбе Тананди запустил руку под рубашку и вытащил оттуда комок газеты в мутно-красных пятнах. Быстро развернул его и приподнял пригоршню рыбьей требухи и чешуи. Веглао остановилась, а Лурбе поднял руку с потрохами и негромко сказал:

— Это твой обед, зверюга!

Веглао пригнулась, и влажный, с гнилым запахом ком требухи попал в толстую, рябую рожу старухи-вахтёрши. Та завопила дурниной и бросилась на него, растопырив руки-окорока. С глупым хихиканьем мальчишка бросился в одну сторону, Веглао — в другую. Ворвавшись в толпу смешавшихся людей, кое-кто из которых уже начал осыпать ругательствами хулиганов (а хулиганы тоже не оставались в долгу, забрасывая их всяческим мусором, который принесли с собой), девочка быстро растолкала их и прорвалась с другой стороны. Рюкзак мешал ей бежать, поэтому она скинула его и поволокла за собой. Никто даже не попытался её задержать. Она добежала до леса и, не останавливаясь, пошла дальше.

Через какое-то время она уловила в воздухе запах дыма. Слишком уж сыро для лесного пожара. Ничего загадочного — это горит дом Егеря Нерела.

2

Дул сильный ветер. Волосы лезли Веглао в рот, куртка и платок хлопали, развеваясь за её спиной. Ветер ещё можно было бы стерпеть, если бы не дождь, холодный и сильный, бьющий прямо в лицо. Вода стекала по лицу в рот, капала с кончика носа. Задыхаясь, девочка натянула верёвку, один конец которой был обвязан вокруг низкой ветки дерева, и быстро обмотала её вокруг тонкой молодой осины так, чтобы петля не сползла вниз. Потом бросилась к рюкзаку и вытащила из него свёрнутый брезент. Накинула его на верёвку, как простыню, и принялась вбивать в уголки брезента колышки, приколачивая его к земле. Перед этим девочка затащила туда рюкзак и расстелила на земле оставшийся лоскут брезента. В конце концов она оказалась в своеобразном треугольном домике, где две скошенные стены и пол были брезентовыми, а на полу ещё и лежало одно из её одеял.

— Живём! — слабо улыбнулась Веглао. Толком от дождя укрытие, конечно, не защищало, но это было уже кое-что. Жаль только, что не было возможности высушить мокрую одежду и развести костёр. «Зато, — подумала Веглао, — так я, может быть, простужусь и быстрее умру».

Тут же, словно в ответ на эти мысли, в её голове зазвучал властный голос: «Ещё чего! Ты спасалась, убегала, шла столько времени, и всё для чего? Чтоб вот сейчас сдохнуть? Тогда уж иди прямо к Кривому Когтю! Вот дурёха! Ригтирн жизнь положил на то, чтобы тебя спасти, а ты…» Голос словно укрепил Веглао, и слёзы, уже показавшиеся на её глазах, тут же высохли.

Она сняла ботинки и надела сухие носки. Потом распустила мокрые волосы, тщательно расчесала их и снова заплела. Вновь залезла в рюкзак, вытащила пакет с едой, уже изрядно похудевший, и с наслаждением вдохнула запах хлеба, сушёного мяса и печенья, подумав, что мечтала об этой минуте целый день. Ей хотелось съесть всё и сразу, и лишь огромным усилием воли она заставила себя взять только один сухарик, кусочек колбасы и половину галеты, а остальное убрать в рюкзак. Жуя хлеб, она в очередной раз напомнила себе: есть нужно ровно столько, чтобы не умереть с голоду. Эта мысль не принесла особого успокоения. Покончив с ужином, она свернулась клубочком, прижавшись к рюкзаку, и укрылась своей курткой.

Она думала о Ригтирне. О чём бы она ни старалась думать, её мысли возвращались к нему, как недавно возвращались к полнолунию, а ещё раньше — к Тальнару. Только сейчас, когда первый ужас и непонимание схлынули, она по-настоящему поняла, что Ригтирн умер. Своё теперешнее положение, то, что она превратилась в бездомную голодную бродяжку и впереди её ждут страдания и смерть, казалось ей сейчас не таким страшным, как то, что её старший брат погиб, защищая её. А ведь она часто его не слушалась, дерзила ему. Иногда забывала принести ему обед в поле по каким-то дурацким причинам: то задавали много уроков, то подружки звали гулять. А он ни разу не отругал её, не пожурил, не накричал в сердцах. Он только терпеливо ждал, пока её подростковая глупость пройдёт.

Когда они осиротели, то Ригтирн стал для неё опорой во всём, а она? Она хоть раз поддержала его, поговорила с ним по душам? Да, всё это было… но как-то скованно, неуклюже с её стороны, и так редко. Она замкнулась в своём горе, и почти не замечала, что и Ригтирну плохо, что его молодое лицо уже постарело, отяжелело от трудностей и отчаяния. А сейчас, когда ничего исправить уже было нельзя, в голову лезли все обиды, которые она ему причиняла по глупости, и все ласковые слова, которые она не говорила. Каждый раз, вспоминая об этом, она плакала. Так было и сегодня — хоть и уговаривала себя не реветь, всё-таки расплакалась перед тем, как уснуть. Но эти слёзы были совсем не те, что в предыдущие несколько дней — они успокоили её, облегчили ей душу, и она заснула крепко-крепко под шум дождя, прижимая колени к груди. Ночью ей снился мирный, домашний сон о том, как она вместе с мамой собирает лесную малину, мелкую, но такую сладкую, что полное ведёрко до дома точно не донесёшь — обязательно по дороге пару горстей отправишь себе в рот.