Смерть в кредит - [4]

Приходит папаша. На свои восемьдесят три франка он может нажраться только сидром, на вино не хватает. «Я здорово пью. От этого хочется ссать!» — сообщает он мне сразу же. Пьет из горлышка. Показывает мне свой член… Мы пьем за то, что малыш не так уж плох. Меня больше интересует кукла… Я слишком устал, чтобы заниматься взрослыми и диагнозами. Все взрослые — настоящие сволочи! До завтра я не хочу видеть больше ни одного.

Мне плевать, что меня не принимают всерьез. Я пью еще за здоровье. Моя помощь бесплатна и к тому же сверхурочна. Мать опять напоминает мне о своих ляжках. Я даю последний совет. И спускаюсь по лестнице. По улице ковыляет маленькая собачонка. Она увязывается за мной. Сегодня ко мне все цепляются. Собачонка — крошечный фокс, черный с белым. Мне кажется, она потерялась. Эти наглые безработные меня даже не проводили. Уверен, что они уже начали драться. Слышны вопли. Пусть же он запихнет свою кочергу целиком ей в задницу! Чтобы образумить эту шлюху! Это ее отучит беспокоить меня!

Я иду налево… Точнее говоря, по направлению к Коломб. Собачонка бежит за мной… За Аньер находится Жонксьон, там мой кузен. Но собачонка сильно хромает. Она смотрит на меня. Не могу видеть, как она тащится. Пожалуй, лучше вернуться. Возвращаюсь через мост Бине и заводскую окраину. Больница еще не закрыта… Я говорю мадам Ортанз: «Покормим собачку. Пусть кто-нибудь купит мяса… Завтра позвоним… За ней приедут из “Общества защиты”. На ночь ее нужно запереть». И ухожу спокойный. Но собачонка оказалась очень пугливой. Ее, наверное, сильно били. Улица жестока. На следующий день, едва мы открыли окно, она не стала ждать, а выпрыгнула наружу, нас она тоже боялась. Она думала, что ее хотят наказать. Она ничего не понимала. И никому уже не верила. И это было ужасно.

* * *

Гюстен прекрасно меня понимает. Когда он голоден, от него можно услышать замечательные вещи. Ему доступен самый высокий стиль. Его мнению можно доверять. Он совершенно не завистлив. Он не требует от жизни слишком много. Когда-то он пережил разочарование в любви и не хочет с ним расставаться. Он говорит об этом очень редко. Это была легкомысленная женщина. Гюстен — исключительный человек. Он всегда остается верен себе.

А пока он пьет…

Сон для меня — мучение. Если бы я всегда хорошо спал, я никогда бы не написал ни строчки…

«Ты мог бы, — говорит Гюстен, — рассказать что-то приятное… иногда… В жизни не одна только грязь…» В определенном смысле это довольно верно. Мною владеет настоящая мания, я слишком односторонен. А ведь было время, когда у меня постоянно гудело в ушах, когда меня лихорадило гораздо чаще, чем теперь, и я не был столь пессимистичен… Меня посещали прекраснейшие мечты… Моя секретарша мадам Витрув тоже делает мне замечания на этот счет. Она хорошо осведомлена о причинах моих страданий. Когда человек одарен, он невнимателен к своим шедеврам, способен их потерять. Я говорю себе: «Эта шлюха Витрув наверняка где-то их припрятала…» Настоящие жемчужины… куски Легенды… просто бесподобно… Я настроен всерьез заняться ими… Для большей уверенности я перерываю все свои бумаги… И ничего не нахожу… Я звоню Делюмелю, моему агенту, и крою его на чем свет стоит… Я хочу, чтобы он скрежетал зубами от злости… Чтоб он сдох! Ему на это наплевать! Он миллионер. Он мне советует взять отпуск… Наконец приходит моя Витрувиха. Я не доверяю ей. У меня для этого достаточно оснований. Куда ты девала мое гениальное произведение? — сразу нападаю я на нее. У меня есть по меньшей мере сотня причин подозревать ее…

Больница Линюси находилась около Порт Перейр. Она приходила туда почти ежедневно к концу приема и приносила мне то, что напечатала. Маленькое временное здание давно снесли. Мне там не нравилось. Все было расписано буквально по минутам. Линюси, крупный миллионер, создавший больницу, хотел, чтобы все лечились и выздоравливали бесплатно. Чертовы филантропы. Меня бы больше устроила работа в муниципальной больнице… Прививки… Справочки… Даже душ с ванной… В общем, лафа. Совсем другое дело. Но я не какая-нибудь важная птица, не франкмасон, даже не студент педагогического института и не умею как следует преподнести себя, я слишком много трахаюсь, к тому же у меня плохая репутация… Уже пятнадцать лет вся округа наблюдает, как я барахтаюсь: эти паршивые люмпены добились всяческих свобод и глубоко меня презирают. Еще счастье, что меня не выгнали. Я могу отвести душу только в литературе. Грех жаловаться. Мамаша Витрув печатает мои романы. Она ко мне привязалась. «Послушай, — говорю я ей, — дорогая мамуля, я последний раз повторяю! Если ты не найдешь мою Легенду, можешь считать, что нашей дружбе конец! Больше не будет трогательного сотрудничества!.. Ни кайфа!.. Ни выпивки!.. Конец всему!..»

Тут она разражается жалобами. Она в равной мере отвратительна, эта Витрувиха, и как человек, и как работник. Просто наказание. Она села мне на шею еще в Англии. Я дал клятву. Мы знакомы с ней уже давно. В Лондоне ее дочь Анджела заставила меня поклясться, что я буду всегда помогать ей. Надо сказать, что я это делал. Я сдержал обещание. Я поклялся Анджеле. Это было еще во время войны. К тому же она многое умеет. Ладно. В общем-то, она не болтлива, только любит предаваться воспоминаниям… Ее дочь Анджела была личностью. Глядя на ее мерзкую мамашу, в это трудно поверить. Анджела плохо кончила. Я расскажу все, если уж начал. У Анджелы была еще сестра, Софи-Лапша, она устроилась в Лондоне. А здесь жила ее племянница Мирей, такая же, как и все, — настоящая шкура высокого класса.