Смерть в душе. Странная дружба - [90]

В вагоне хохочут: «Вовремя он всполошился, у него нюх, самое время об этом спрашивать». Мулю наклоняется, приставив рупором руки ко рту, и кричит: «В мою задницу!» Голова исчезает. Все смеются, потом смех утихает; Жюрассьен говорит: «Сыграем, ребятки? Все лучше, чем гадать на кофейной гуще». — «Давай», — отвечают ему. Пленные садятся по-турецки вокруг свернутой вчетверо шинели, Жюрассьен собрал карты, он сдает. Рамелль молча грызет ногти; губная гармошка играет вальс; стоящий у внутренней стенки пленный задумчиво курит немецкую сигарету.

Он отрешенно говорит: «Приятно курнуть». Шнейдер поворачивается к Брюне и виновато сознается: «Я не мог им соврать». Брюне, не отвечая, пожимает плечами, Шнейдер повторяет: «Нет, я не мог». — «Это ничего не дало бы, — отвечает Брюне, — так или иначе, они сами об этом скоро узнают». Он отдает себе отчет, что откликается слишком вяло; он злится на Шнейдера из-за остальных. Шнейдер со странным видом смотрит на него и говорит: «Жалко, что ты не знаешь немецкого». — «Почему?» — удивляется Брюне. — «Потому что ты рад был бы сообщить им сам». — «Ошибаешься», — устало отвечает Брюне. — «Ты ведь так желал этого отъезда в Германию», — напоминает Шнейдер. — «Что ж, это правда, — признает Брюне, — я его желал». Наборщик снова начинает дрожать, Брюне обнимает его за плечи и неуклюже прижимает к себе. Кивком головы он показывает на него Шнейдеру и говорит: «Замолчи». Шнейдер смотрит на Брюне, удивленно улыбаясь; он как будто хочет сказать: «С каких это пор ты стараешься щадить людей?» Брюне отворачивается, но снова видит молодое алчущее лицо наборщика. Тот смотрит на него, губы его шевелятся, на его помрачневшем лице таращатся большие ласковые глаза. Брюне собирается ему сказать: «Вот видишь, разве я ошибся?» Но ничего не говорит, а только, насвистывая, смотрит на свои свесившиеся над неподвижными рельсами ноги; солнце заходит, стало прохладней; мальчишка погоняет коров палкой, они сначала бегут, но потом успокаиваются и величественно удаляются по дороге; мальчик возвращается домой, коровы возвращаются в стойло: какое страдание.

Очень далеко над полем кружат черные птицы: еще не все мертвые похоронены. Брюне больше не знает, его ли это тревога или тревога других; он оборачивается и внимательно смотрит на пленных: серые и рассеянные лица почти спокойны, он узнает отрешенный вид толпы, готовой заполыхать яростью. Он думает: «Хорошо. Очень хорошо». Однако особой радости он не испытывает. Поезд трогается, но через несколько минут опять останавливается. Высунувшись из вагона, Мулю изучает горизонт и говорит: «Стрелки в ста метрах». — «Ты что, не понимаешь, — говорит Гассу, — они оставят нас здесь до завтра?» — «Настроение к тому времени будет еще похлеще!» — замечает Андре. Брюне всей своей сутью чувствует тягостную неподвижность вагона. Кто-то говорит: «Это уже психическая война начинается». Сухой треск пробегает по вагону, это чей-то смех. Но он тут же угасает; Брюне слышит невозмутимый голос Жюрассьена: «Козырь и козырь!», он чувствует толчок, оборачивается: рука Жюрассьена, держащая червонный туз, застыла в воздухе, поезд пошел снова; Мулю поджидает. Вскоре эшелон понемногу набирает скорость, затем два рельса вылетают из-под колес, две параллельные молнии, которые сейчас затеряются слева среди полей. «Сволочи! — кричит Мулю. — Сволочи! Сволочи!» Люди молчат: они все поняли; Жюрассьен роняет туза на шинель и разглаживает складку; поезд лихо катит с небольшой равномерной одышкой под заходящим солнцем, лицо Шнейдера краснеет, становится зябко. Брюне смотрит на наборщика и резко хватает его за плечи: «Не делай глупостей, понял? Не делай глупостей, паренек!» Щуплое тело корчится под его пальцами, он их сжимает сильнее, тело расслабляется, Брюне думает: «Я его буду держать до ночи». На ночь фрицы запирают вагон, а к утру он успокоится. Поезд идет под сиреневым небом в абсолютной тишине; сейчас они уже знают, знают во всех вагонах. Наборщик забылся, как женщина, на плече Брюне. Брюне думает: «Имею ли я право мешать ему спрыгнуть?» Но он не перестает сжимать плечи наборщика. Смех за его спиной, голос: «А моя-то еще хотела ребенка! Нужно ей написать, чтоб на нее влез сосед». Общий смех. Брюне думает: «Они смеются с горя». Смех заполнил вагон, гнев возрастает; насмешливый голос повторяет: «Какими же мы были идиотами! Какими идиотами!» Картофельное поле, сталелитейные заводы, шахты, каторжные работы: по какому праву?

А по какому праву он его удерживает? «Какими же мы были идиотами!» — повторяет кто-то. Гнев переходит от одного к другому, нагнетается. Брюне чувствует, как под его пальцами покачиваются худые плечи, перекатываются мягкие мышцы, он думает: «Он не сможет этого перенести». По какому праву он его держит? Тем не менее, он сжимает его еще сильнее, наборщик говорит: «Ты мне делаешь больно!» Брюне не ослабляет хватки: это жизнь коммуниста, пока он жив, она принадлежит нам. Он смотрит на эту беличью мордочку: пока он жив, да, но жив ли он? Он кончен, пружина сломалась, он больше не сможет работать. «Отпусти меня! — кричит наборщик. — Черт побери, отпусти меня!» Брюне осознает собственную нелепость; он держит в руках эту оболочку: партийца, который больше не сможет служить партии. Он хотел бы поговорить с ним, переубедить его, помочь ему, но не может: его слова принадлежат партии, это она придала им смысл; внутри партии Брюне может любить, убеждать и утешать. Наборщик же выпал из этой огромной световой зоны, Брюне больше нечего ему сказать. Однако этот паренек еще страдает. Подыхать так подыхать… Эх! Пусть он решится! Если он выкарабкается, тем лучше для него; если нет, его смерть принесет пользу партии. Вагон смеется все громче; поезд движется медленно; кажется, он вот-вот остановится; наборщик неестественным голосом говорит: «Передай мне банку, мне нужно отлить». Брюне не отвечает, он смотрит на наборщика и видит смерть. Смерть, эту свободу. «Черт возьми, — говорит наборщик, — ты что, не можешь передать мне банку? Ты хочешь, чтобы я напрудил в штаны?» Брюне оборачивается, кричит: «Банку!» Из темноты, светящейся гневом, появляется рука и протягивает ему банку, поезд притормаживает, Брюне колеблется, он впивается пальцами в плечо наборщика, потом вдруг отпускает, берет банку, какими же мы все-таки были идиотами, какими идиотами! Пленные перестают смеяться. Брюне чувствует жесткое царапанье у локтя, наборщик поднырнул ему под руку, Брюне протягивает руку, но хватает пустоту: серая масса, согнувшись пополам, опрокинулась, тяжелый полет, Мулю кричит, тень расплющилась на насыпи, ноги расставлены, руки крестом. Брюне слышит выстрелы, они уже наготове, наборщик подпрыгивает, вот он уже стоит, черный, свободный. Брюне видит выстрелы: пять жутковатых вспышек.