Смерть титана. В.И. Ленин - [25]

Но не станем торопить сюжет и вернемся к сцене «Ленин и Сталин». Естественно, начинаешь задумываться, каким образом такой сильный человек, как Ленин, мог решиться на подобное. Мгновенное помрачение воли? Отсутствие перспективы в деле, которое он, собственно, начал и теперь увидел, что не может завершить? Воспользовался самым правдоподобным предлогом, чтобы, не прощаясь, не принося лишних мучений своим близким, не заставляя весь мир видеть его немощным и слабым, попытаться сохранить свой чеканный облик для поколений, то есть уйти сильным, по собственной, ульяновской воле, бросив еще раз вызов судьбе. Не твоим, дескать, судьба, наказом, а собственным приказом.

Думал ли так Сталин?

В судьбе слишком многих политических деятелей, а также мастеров литературы и искусства трагический, внезапный, по собственной воле или по мгновенному стечению обстоятельств уход из жизни позволял потомкам досортировать эти причины, не вставшие в строку детали, дошлифовать миф этого деятеля. Кто бы сейчас вспомнил даже об Иуде, если бы тот не повесился после того, как предал Христа?

Может быть, Старик опять хочет вывернуть впереди всех по особой кривой? Выглядит-то он, конечно, очень плохо, но… А если выздоровеет, какой над Сталиным нависнет Казбек проблем? Если этот яд дать и ускорить развязку? А кто тогда будет отравитель? Может быть, Старик вспомнил удивительное самоубийство Поля и Лауры Лафаргов? Приняв яд, они вместе легли спать, чтобы не проснуться. Отравились.

Как ни странно, эта почти интимная история оказалась запротоколирована.

«30 мая 1922 года, будучи в крайне угнетенном состоянии, Ленин попросил, чтобы к нему приехал Сталин. Зная твердый характер Сталина, Ленин обратился к нему с просьбой принести ему яд, чтобы покончить счеты с жизнью. Сталин передал содержание разговора Марии Ильиничне Ульяновой. «Теперь момент, о котором я вам раньше говорил, наступил, — будто сказал Владимир Ильич Сталину, — у меня паралич и мне нужна ваша помощь». Сталин обещал привезти яд, однако тут же передумал, боясь, что это согласие как бы подтвердит безнадежность болезни Ленина. «Я обещал, чтобы его успокоить, — сказал Сталин, — но если он в самом деле истолкует мои слова в том смысле, что надежды больше нет? И выйдет как бы подтверждение его безнадежности?» Сталин немедленно вернулся и уговорил его подождать до времени, когда надежды на выздоровление уже не будет. Более того, Сталин оставил письменный документ, из которого явствует, что он не может взять на себя такую тяжкую миссию. Он хорошо понимал всю историческую ответственность и возможные политические последствия этого акта».

После удивительных нервных потрясений 30 мая, уже через день здоровье Ленина начало улучшаться. В этом было, если не знать его настоящего диагноза, нечто волшебное.

«Исчезли симптомы поражения черепно-мозговых нервов, в частности лицевого и подъязычного, исчез парез правой руки, нет атаксии… Восстановилась речь. Чтение беглое. Письмо: делает отдельные ошибки, пропускает буквы, но сейчас же замечает ошибки и правильно их исправляет».

Это из ленинской истории болезни. В человеческом плане она поучительна только тем, как человек пытается болезнь преодолеть. Это даже больше, чем воля к жизни. Это воля к творчеству, ибо я уже отмечал несколько раз, что в первую очередь считаю Ленина гениальным политическим писателем.

Самое тяжелое для этой совершенной творческой машины было вынужденное бездействие. Интеллект по-прежнему работал, мысли прокручивались на основе старых знаний и неполных сегодняшних сведений. В мозгу возникали тысячи формулировок и решений. Они роились в сознании, так хотелось выстроить их в привычный причинно-следственный ряд и заковать в колеблющееся слово. Не хватало, правда, сиюминутных и точных деталей. В творческом простое тоже есть свои преимущества. Может быть, пришло время изощренного анализа сделанного?

Наконец 25 августа — почти через три месяца — ему разрешили читать книги и газеты. Врачи отметили полное восстановление двигательных функций. Здоров. И он тут же начинает вгрызаться в проблемы работы наркомата рабоче-крестьянской инспекции. Позже по этим проблемам Ленин напишет статью, которая войдет в блок опубликованных и утаенных материалов, названных «Политическим завещанием». Нам, русским, если дело не ладится, всегда хочется поставить над ним надсмотрщика.

За время этого этапа болезни ему показалось, что именно здесь что-то большевики упускают. На редкость тяжело строить новую жизнь! Наркоматом рабоче-крестьянской инспекции руководил Сталин. Я думаю, в конце концов они просто по-разному понимали свободу для себя и для других. Как, например, в случае с «автономией» и «самоопределением вплоть до отделения».

Ну, а что остальные соратники? Было бы смешно представлять их онемевшими в бездействии и надеющимися на высшую справедливость. Могло освободиться слишком высокое место, почти трон. Все они были очень высокого мнения о себе. И особенно Троцкий. Для этого у Троцкого были серьезные причины. И основное — его роль в Октябрьском перевороте и в гражданской войне. Он был самый среди них начитанный и культурный, и он был теоретик не из третьих рук. На многое претендовали и Зиновьев, и Каменев. В отсутствие Ленина часто заседания Совнаркома вел именно Каменев. А Бухарину совсем не все равно было, к кому примкнуть.