Смерть таится в рукаве - [19]

— Что ты ему сказала?

— Я сказала, чтобы он катился ко всем чертям. Тогда он заявил мне, что он посредник по делам, связанным с поручительством, и ему все известно о совершенном мной наезде.

— И что ты сделала?

— Изо всех сил сжала телефонную трубку и держала ее так до тех пор, пока не подумала, что на ней могут остаться вмятины от пальцев. Но мне все же удалось заставить себя рассмеяться и сказать Мандре, что он сошел с ума.

— Но в гости все-таки пошла.

— Да.

— Тебе пришлось заплатить ему?

— Нет, не сразу.

— А он требовал денег?

— Не то чтобы требовал. Он сказал, что пострадавший получил серьезную травму позвоночника, в любой момент меня могут арестовать и мне нужно поскорей все уладить, чтобы, как только меня арестуют, я смогла тут же внести залог; в противном случае я окажусь в том месте, где мне придется общаться с женщинами, лишенными репутации. Я сказала ему, что это просто здорово, — на мой взгляд, женщины, лишенные репутации, куда интересней женщин, у которых она есть. Тогда он стал расписывать мне другие ужасы тюрьмы: холодные, сырые камеры, отвратительные санитарные условия, грязные, вонючие умывальники. Следует признать, что этот Мандра был очень умен, еще как умен!

— А он не сказал тебе, откуда ему известно, что ты сбила человека?

— Так, всего несколько слов. Насколько я поняла, он был связан с какими-то полицейскими, которые время от времени сообщали ему информацию, когда представлялась возможность заработать на делах, имевших отношение к поручительству. Он сказал, что полиция ведет расследование, а какой-то свидетель якобы запомнил номер моей машины, ошибся только в одной цифре — перепутал семерку с единицей. Он, Мандра, проверил список автомобильных номеров и таким образом вышел на меня.

— Он сказал, что это дело можно уладить?

— Нет. Я попросила его помочь мне, сказав, что хотела бы встретиться с пострадавшим и убедиться в том, что ему была оказана необходимая медицинская помощь.

— Ну а он?

— Он сказал, что будет лучше, если он сам займется этим делом, а я буду держать язык за зубами до тех пор, пока он не переговорит со свидетелем. Потом он снова пригласил меня к себе. Сказал, что теперь все можно уладить. Я дала ему двадцать тысяч долларов, чтобы он нашел самых лучших врачей.

— А что со страхованием? Ты подала заявление?

— Нет, Мандра сказал, что я могу получить деньги только после того, как будет улажен вопрос с уголовной ответственностью. У жертвы, дескать, нет наследников, и если пострадавший, не дай Бог, скончается, поправить что-либо будет уже невозможно. Пока он жив, я должна позаботиться о его лечении. И только после того как с уголовным аспектом дела будет покончено, я смогу предъявить страховой компании счет за понесенные мной убытки. Если же этот человек умрет, полиция обвинит меня в убийстве, постаравшись, конечно, доказать, что именно я совершила наезд. И это Мандра обещал уладить. Ты ведь знаешь, как делаются такие дела — полицейские снабжают посредников информацией, те платят им за это деньги. Да, в такой вот переплет я попала, Филин! Если бы я могла помочь несчастному тем, что во всем добровольно призналась бы полиции, даже если бы это грозило мне тюрьмой, поверь, я не колебалась бы ни секунды. О Господи, это ведь его вина — он сам прыгнул под колеса. Если бы не этот доктор-фанатик, все было бы нормально.

— Мандра не сказал тебе, как зовут пострадавшего?

— Не сразу. Позже. Он сказал, что это некий Уильям Шилд, живет на Ховард-стрит.

— Ты когда-нибудь видела его, этого Шилда?

— Да. Мы ездили к нему с Мандрой. Похоже, этот человек действительно сильно страдает. Мандра сказал Шилду, что я из организации, которая занимается благотворительной деятельностью. Так что Шилд не знал, кто я на самом деле.

— Вы были у него на Ховард-стрит?

— Да, это где-то в квартале 18—100, на левой стороне улицы.

— А тебе ни разу не приходила в голову мысль, что все это спланировано заранее с целью шантажа и вымогательства?

— Тогда нет. Только вчера вечером меня вдруг осенило. Я все поняла. Я была просто в бешенстве. Я решила сообщить обо всем в полицию и потребовать, чтобы Мандру арестовали.

Терри медленно покачал головой.

— Полиция не должна знать об этом.

— А об этом никто и не знает, кроме тебя, Филин.

— Ты никому не говорила, что встречалась с Мандрой?

— Только Альме.

— Ты все рассказала ей?

— О том, что Мандра держит меня на крючке, — нет. Я просто сказала ей, что ему нравятся некоторые мои картины и что он просит меня написать его портрет.

— Продолжай, пожалуйста.

— По правде говоря, мне и самой хотелось написать его портрет, — у него было такое необычное, такое выразительное лицо, особенно глаза: иной раз я смотрела на него словно завороженная. Мне нравилось наблюдать за ним, когда он сидел в затемненной комнате, его лицо утопало во мраке, и только глаза отражали свет. И он чувствовал мой интерес к нему. Мне действительно очень хотелось написать его портрет. Думаю, ты слышал о том, что я занималась живописью и что из этого вышло. Прямо-таки семейный скандал. Кое-кто из моих европейских преподавателей говорил даже, что я способней Альмы, но ты же знаешь, я терпеть не могу однообразия — эти скучные занятия, изо дня в день одно и то же. Дисциплина и прилежание — это не для меня. Мне всегда хотелось рисовать только то, что мне нравится. Необходимость рисовать то, что меня не интересует, тяготила меня, я просто не желала этим заниматься. В результате я написала всего с десяток картин. Довольно необычные работы, в них что-то есть, хотя с точки зрения техники они далеки, конечно, от совершенства, и только я одна знаю об этом. По этому поводу мы часто ссорились с Альмой. Она настаивала, чтобы я больше внимания уделяла технике, специально занималась этим, посещала какие-нибудь курсы. А я не хотела. Просто не могла себя заставить. Но вот в лице Мандры было что-то такое, от чего во мне рождалось непроизвольное желание взяться за кисть и непременно написать его портрет.