Смерть приходит в Пемберли. Невинная кровь - [182]

Мэри Дактон, вытянув руки, двинулась вдоль стены, точно слепая. Девушка подошла к ней и довела до постели. Мать и дочь сели рядом, касаясь друг друга плечами.

– Нагнала ты на него страху, – прошептала бывшая узница.

– Ну и хорошо. Теперь ни строчки не напишет. По крайней мере пока не свяжется со своим адвокатом, да и тогда вряд ли.

– Может, нам лучше уехать? Не надолго, конечно, хотя бы на пару дней. Пусть он решит, что спугнул нас. Однажды, когда мне было девять, наш класс воскресной школы возили на экскурсию на остров Уайт, в город Вентнор. Там скалы, песок и домики с викторианскими росписями. Вот бы отправиться туда. Парень вернется пару раз, поймет, что мы съехали, – и оставит нас в покое.

– Он и так не посмеет нас больше трогать. Я не блефую, и Брюеру это известно. «Кларион» – последняя газета, где напечатают сентиментальную труху, которой он собирался удивить читателей. Даже если вдруг выйдет статья, там точно не будет ни адреса, ни имен. Редакция блюдет в чистоте свою либеральную совесть. Успокойся, никто не станет тебя травить. В конце концов, ты свое отсидела и теперь в их глазах относишься к виду, подлежащему защите.

Филиппа удивилась, насколько ранимой оказалась ее мать. Выходя из тюрьмы, она казалась такой сильной, уверенной в себе. Хотя, вероятно, тогда ее попросту ничто не трогало. Возможно, именно в ту минуту, на берегу городского канала, в зеленоватых сумерках, глядя, как переворачивается и тонет опостылевший потрепанный чемодан, Мэри Дактон и решила вновь принять на себя бремя жизни со всеми заботами и горестями.

Девушка придвинулась к матери, обняла дрожащие плечи. Прижалась щекой к холодной щеке. И поцеловала ее. Господи, как легко и прекрасно. И почему ей понадобилось так много времени, чтобы понять: любви не нужно бояться?

– Все уладится, – сказала Филиппа. – Ничего страшного нам не грозит. Мы вместе, и никто нас не обидит.

– А вдруг он пойдет в другую газету?

– Не пойдет, иначе вылетит из «Кларион». А если посмеет, мы разрушим его карьеру. От тебя потребуется одно – подтвердить мои слова. А твой испуг придется даже кстати, правдоподобнее будешь смотреться. Всего-то и надо, что чуть-чуть соврать.

– Я не слишком наловчилась в таких делах.

– А что здесь такого? Да нам и не придется раскрывать рот. Говорю тебе, Брюер уже забыл сюда дорогу.

– Наша дверь. Ее теперь не закроешь?

– Завтра же куплю засов, станем запираться на ночь, пока не установят новый замок. Ерунда, не стоит беспокоиться. Журналист ушел насовсем, ну а красть здесь нечего, разве что картину. Профессиональный вор не сунется в такую дыру. Однажды к нам на Кальдекот-Террас влезли грабители – они предпочитают мелкие драгоценности, от которых проще избавиться.

Девушка посмотрела на мать – и будто бы увидела собственные руки со стороны. Длинные, тонкие пальцы с узкими сильными ногтями ритмично сжимались, ладони словно утешали друг друга. Женщина отрешенно смотрела в одну точку, явно не замечая своих нервных жестов. Может быть, в этот миг ее руки перекатывали тяжелый гладкий камушек, а перед глазами расстилалось бескрайнее море, и пестрая волна изгибалась, обрушивая к босым ногам пену и поднятую со дна гальку… Но вот Мэри Дактон моргнула и словно опомнилась.

– Откуда он узнал?

– От Габриеля. Этот парень умеет вынюхивать скандалы, у него талант. Не удержался и рассказал приятелю. Знакомая ситуация. Все мы в конечном итоге думаем только о себе. Взять хотя бы меня и ту беременную.

– Кого?

– Ты не знаешь. Ей нужна была наша квартира, и я обошла соперницу.

– Не похож он на приятеля Габриеля. Не тот уровень.

– Ломас – не человек, а шестиугольник. Прикасаешься к одной грани, а думаешь, будто вы сблизились. Выбрось обоих из головы. Пожалуй, нам и вправду не помешает на время уехать из Лондона. Вентнор ничем не хуже любого другого места. Только, пожалуйста, не жди, что там все по-прежнему. Так не бывает. Да, еще нам потребуются деньги. В банке осталось кое-что, но и без запаса нельзя, особенно когда окончится срок найма. Работу на острове так просто не отыщешь, тем более в конце сезона.

Женщина повернулась к ней с видом умоляющего ребенка.

– Я знаю, тебе там понравится. И к тому же это ненадолго.

– Знаешь, почему бы тебе не сменить фамилию? – предложила дочь. – Так меньше трудностей.

– Нет, не могу. Это значит расписаться в поражении. Я должна помнить, кто я на самом деле.

Филиппа встала с кровати.

– Поедем завтра, как только починим дверь и замок. А сейчас надо бы наведаться на Кальдекот-Террас. Я отлучусь на час, не больше. Посидишь без меня?

Мать кивнула. И добавила, пытаясь улыбнуться:

– Прости, я у тебя такая глупая. Конечно, посижу. Иди спокойно.

Девушка повесила сумку на плечо и пошла к выходу. Внезапно мать окликнула ее:

– Роза! Ты ведь не возьмешь чужого?

– Не волнуйся, – отозвалась дочь. – Только то, что нам задолжали.

8

Чайные ложки – вот за чем отправилась девушка. Они достаточно малы, их легко переносить и не труднее продать, пока серебро в цене. У Мориса была их целая коллекция, больше сотни. Примерно половину он запирал в своей туалетной комнате, в сейфе. Остальные были выставлены в застекленной горке восемнадцатого века, выполненной из розового дерева, в его кабинете. Шкаф запирался, однако Филиппа догадывалась, что ключ по-прежнему в сейфе, и знала нужный код. Время от времени Морис перекладывал «экспонаты» на багровом бархате и забывал о них до следующего раза. В детстве Филиппа охотно помогала ему в этом; ей нравилось трогать гладкое серебро, гладить изящные ручки. Приемный отец научил ее читать клейма, показывал столовые приборы вблизи, потом доставал их из коробки, предлагая угадать, когда и какой мастер изготовил тот или иной образец. Да-да, на ложках она и остановит свой выбор. К счастью, с ними не возникнет проблем. Если только Морис не сменил комбинацию сейфа, что вряд ли, не придется даже взламывать замочек у шкафа. Очень уж красивая эта горка, обидно было бы повредить такую прелесть. Девушка не хотела, чтобы ее вторжение выглядело как грабеж. Пусть мистер Пэлфри догадается, кто к нему заглянул, а позже Филиппа все объяснит.