Смерть пчеловода - [22]
— Да ведь мы-то в гору ехали, — устало обронил дорожный управляющий. — Все время в гору, черт подери.
— А, что так, что эдак — полное дерьмо, — изрек дядя Суне, в легкой задумчивости.
(Желтый блокнот, III:30)
Что так, что эдак — полное дерьмо. Посещая школу, гимназию, учительскую семинарию, ты шаг за шагом овладевал более изысканным языком. И более абстрактным. Причем даже прилагал к этому слишком много стараний. В гимназии различия между детьми из низов и детьми из буржуазных семей были заметны сразу. Дети из низов пользовались языком более жестким и более трезвым. К тому же выводу привел меня и собственный учительский опыт.
Кругозор болотной лягушки, отчего все мотивы всех поступков сплошь оказывались жестоки, эгоистичны, циничны.
Язык буржуазии — самый расплывчатый. Ведь Чтобы подняться в социальной иерархии ступенькой выше, человек принужден делать вид, будто он уже там. От этого вся система в некотором смысле теряет устойчивость. Вроде и знаешь, что означают слова, а вроде и нет.
К примеру, я вот уж несколько месяцев «кладу в штаны». На другом языке это означает, что меня мучает смертельный страх. Смертельный страх представляет ситуацию в совершенно ином свете, будто выражение «смертельный страх» исполнено более высокого смысла, нежели «класть в штаны».
Лично я этого более высокого смысла не усматриваю.
Последние месяцы предельно ясно показали мне, что общество обладает подсознанием. Вероятно, дело в том, что страх высвобождает меня из всех этих языков, которые я некогда усвоил, чтобы от него защищаться. Я начинаю видеть с грозной ясностью подросткового возраста, с испуганной его ясностью.
Подсознание общества. Подопытные кролики, которых мало-помалу до смерти замучивают в лабораториях, трубки, подведенные к шейным сосудам и к желудкам, раковые клетки, которые длинными тонкими иглами вводятся в печень живых собак. Дневные коридоры лечебниц для душевнобольных, худые, трясущиеся алкоголики у моста Стурбру в Вестеросе.
Ужасная цена, которую все время нужно платить. Но кому? И за что? Чем оплачивалось мое существование до сих пор?
…
Снег все тает и тает, повсюду уже виднеются мокрые камни и гниющая прошлогодняя листва.
Рай всегда представлялся мне сухим и жарким, в первую очередь не сырым.
В раю нет лжи.
(Голубой блокнот, III:5)
Четыре дня совершенно без боли. Вчера опять заходили Уффе и Йонни. Я прочел им свой ужастик. Им понравилось, но особых восторгов я, увы, не заметил. Они сказали, что начало хорошее, только действия должно быть гораздо больше. Мы обсудили несколько вариантов продолжения. Сумеют ли герои сами пробраться к той башне и уничтожить порождающий боль ультразвуковой орган или им нужна помощь извне?
Может, они попробуют взять башню в осаду? Кто-нибудь героически пожертвует собой и отвлечет внимание противника? Нельзя ли спастись от мучительных звуков, заткнув уши воском?
У Уффе забинтован лоб. Хоккейной шайбой ему разбили бровь.
Мальчишки принесли с собой увеличительные стекла и долго сидели у меня на крыльце, пытаясь поджечь собственные шнурки. Но весеннее солнце светит пока слабовато.
Эти двое ребят здорово помогают мне развлечься и отвлечься. Они такие ясные, открытые.
(Желтый блокнот, III:31)
Кое-что продолжается. Мне страшно говорить об этом — скажу, и все вдруг опять обернется неправдой.
Болей нет уже двенадцать дней. Нередко я чувствую легкую слабость и головокружение, но ведь, возможно, виной тому самая обыкновенная весенняя усталость. Четыре раза ездил в магазин за покупками.
Так, может, ничего особенного и не было? Камень в почке? Песок, который в конце концов вышел? Собственно говоря, симптомы вполне совпадали с болями от почечных камней.
Вообще-то эти боли из самых сильных, какие только бывают. Сильнее, чем родовые схватки, как пишут в одном из старых номеров «Сайентифик америкен».
Я решил подождать недельку и уж тогда начать надеяться.
(Желтый блокнот, III:32)
Когда сам я был маленьким или, скажем, школьником: спортзал, бодрый, чуть затхлый запах пота наверху, под потолком, гимнастические стенки, ты жаждешь свершений, но сил у тебя не хватает, ты мальчик и одновременно мужчина. И какой-то бездумный полусон на уроках, в ту пору, когда только начинаешь взрослеть, — сидишь и играешь в странные игры, перебираешь собственные пальцы, пытаешься сплести их то так, то этак, как будто сидишь и копаешься в собственных мозгах, пытаясь постичь их лабиринты.
Долгое время я думал, что этот странный полусон связан со школьной скукой, но по правде скука была ни при чем.
Теперь со мной происходит то же самое: жизненная энергия словно бы затаилась, готовится какое-то огромное изменение.
В моем случае болезнь миновала кризисный пик.
Странная, тихая печаль мальчишеских лет.
Похоже, мне вновь дано пережить этот возраст.
(Желтый блокнот, III:33)
4
Интерлюдия
— — — —
(за тридцать дней вообще ни одной записи)
6 апреля. Боли идут на убыль. Только пустота.
(Рваный блокнот, IX)
7 апреля. Целый день где-то лаяла собака, должно быть, она в этой округе недавно. Лай доносится с юга, невероятно жалобный и однообразный. Может, она на цепи?
