Смерть ночи - [2]

Запомнила я только это:

В тёмном холоде рык грузовиков

На дороге к отчаянию.

Солнца нет, и нет облаков,

Нет флагов сияния.

Люди шагают, головы свесив.

В них нет любви, поделиться нечем.

Рядом со мной сидела Робин, самый сильный человек из всех, кого я знаю. Но с ней происходило нечто даже забавное. Чем дольше продолжаются все эти ужасы, гем хладнокровнее она становится. Да, она была угнетена происшествием с Корри и Кевином, но это не помешало ей оставаться спокойной. Робин много улыбалась, особенно мне. Не все мне улыбались. Робин держалась храбро в самые тяжёлые для нас моменты, когда нужно было под градом пуль на скорости в девяносто километров вести тяжёлую машину. Именно она помогала мне сохранять здравомыслие. Думаю, останься я одна, я замедлила бы ход и позволила вражеским автомобилям догнать нас. Или остановилась бы где-нибудь на пешеходном переходе, чтобы пропустить солдата с автоматом. В ту ночь я заимствовала храбрость у Робин, и в другие моменты тоже. Надо надеяться, я не исчерпаю её до дна.

Напротив Гомера устроилась у ручья Фай, опустив в воду изящные, как у балерины, ножки. Она выглядела такой же, как всегда: словно готова была налить чай для бабушки и подать его в фарфоровой чашке «Ройял Далтон»[3]. Или сфотографироваться для обложки каталога одежды «Вестерн роуз». А может быть, разбить сердце какому-нибудь парню, заставив другую девушку ревновать и завидовать, или вынудить вашего собственного отца краснеть, хохотать и болтать, словно он стал вдруг лет на двадцать моложе. Да, это была всё та же Фай: умная, очаровательная и хрупкая. И эта самая Фай кралась в одиночку в ночи, высматривая вражеские патрули, поджигая пропитанный бензином фитиль, чтобы взорвать мост, мчалась на мотоцикле через пустоши, спасаясь от обстрела…

Я ужасно ошибалась насчёт Фай.

И до сих пор в ней не разобралась. После того как мы взорвали мост, она, хихикая, сказала: «Поверить не могу, что я это сделала! Давайте ещё что-нибудь устроим!» А когда Кевин уехал, увозя на заднем сиденье раненую Корри, Фай плакала неделю.

И именно Фай сильнее всех задели мои записи. Крис злился, но Фай было по-настоящему больно. Она сказала, что я нарушила доверие, выставила её и Гомера кем-то вроде придурков, детишек и что я обманула её, не рассказав о своих чувствах к Гомеру. Я знаю, что мои записи плохо отразились на их отношениях. Они стали неловко себя чувствовать рядом друг с другом, очень неуютно. Следовало бы мне понять, что такое может произойти. Я сглупила.

Гомер гоже был расстроен, хотя прямо не сказал ничего. А это плохой знак, потому что обычно он болтал со мной обо всём. Но теперь он, казалось, испытывал затруднения. Если мы вдруг оставались наедине, Гомер тут же бормотал извинения и стремительно убегал куда-нибудь. И меня эго очень огорчало, может быть даже сильнее, чем испорченные отношения с Фай.

Ох уж эта мне сила письменного слова!

Но понемногу всё сглаживалось. В такой маленькой группе мы просто не могли долго оставаться врагами. Мы слишком сильно нуждались друг в друге. Думаю, половина проблемы состояла в том, что все очень устали, были напряжены, как провода под током, а потому мгновенно реагировали на любую мелочь. Мне же просто отчаянно хотелось, чтобы всё вернулось на круги своя. Только на Ли и Робин всё написанное мной не произвело особого впечатления. Они общались со мной как всегда. С Ли я испытывала другую сложность: он исчезал в самом себе, буквально куда-то удалялся прямо у меня на глазах. И вернуть его обратно становилось всё труднее.

Вообще всё было трудно. Когда мы несколько месяцев назад затевали поход, то, конечно, и представления не имели о том, что вступаем в самое великое и печальное приключение в нашей жизни. Мы понятия не имели, что вместе нам придётся быть не какую-то неделю, а в течение совершенно неопределённого периода времени. Но пока мы оставались здесь, бродили в буше, ели, спали, разговаривали, мы даже не догадывались о вторжении огромной массы вражеских солдат в нашу страну. Всё было так отлично организовано, что закончилось прежде, чем кто-либо успел осознать происходящее. Когда удивление слишком велико, а страна не готова к обороне (а наша оказалась совсем не готовой), сопротивление всегда бывает слишком слабым.

Да, мы не были сложным препятствием.

Выбравшись из буша, мы обнаружили великую пустоту. Наши родители, братья и сёстры исчезли, домашние животные умерли и пропали, стада погибли в загонах… Мы проводили в онемении дни, недели, пытаясь понять, что случилось, и решая, можем ли на что-то повлиять. И как было сказано, кое-что удалось: например, взорвать мост в Виррави.

Но нам пришлось за это заплатить. Конечно, пришлось. Именно поэтому, когда Гомер собрал нас, все пребывали в подавленном состоянии.

Не знаю, вообще-то, почему мы называли это собраниями. Ничего официального в таких разговорах не было. Хотя, как правило, руководил Гомер, все в равной мере могли высказаться и говорили что хотели.

Но это собрание проходило иначе. Было очевидно, что лишь Гомер хочет высказаться. Он явно нервничал и далеко не сразу справился с собой. А мы не слишком ему помогали, просто таращились на воду, когда он начал говорить. Ли продолжал ломать прутик на кусочки, Крис всё так же строчил в блокноте. Я, не проявляя особого интереса, царапала по камню осколком кости.