Смерть навылет - [13]

Однажды так и произошло. Я скормила своей телохранительнице суточную норму таблеток (любовь к хорошему кофе ее, в конечном счете, и сгубила) и убежала из дома.

Навстречу неизвестности.

16 января.

Когда я вспоминаю тот страшный вечер, то думаю, могла бы я что-то изменить? Наверное. Но случилось то, что случилось. И я попала в ИГРУ. У Кольки своя история. Если бы он не признался в том, что тоже стал заложником Джокера, то я бы ничего и не знала. Сколько у него таких, как мы? Сколько сейчас в ИГРЕ?

Недавно прочитала в какой-то книжке по пиару, что мы живем в иллюзорном мире, который создан массовой культурой. Этот мир не может обойтись без постоянной эксплуатации одних и тех же стереотипов. Их условно можно разделить на две категории: победил-проиграл (жизнь-смерть, господство-подчинение, гений-посредственность, редкий-стандартный, молодость-старость, богатый-бедный, свобода-несвобода и др.), а также изменение-сохранение (мужчина-женщина, pro-et-contra). В свою очередь, вечные стереотипы составляют основу архетипов, которыми оперирует все та же массовая культура. Для нее особенно характерны два архетипа — образ-архетип и сюжет-архетип. Есть, к примеру, образ звезды, преступника, жертвы. Есть сюжет преступления и наказания, любви и мести, жизни и смерти. Когда они пересекаются, возникает история. В моем случае они пересеклись очень неудачно: сюжет преступления и образ преступника, ставшего жертвой. Какой будет финал? И что на этот счет скажет массовая культура?

Епишин сейчас прочитал все, что я тут написала, и говорит, что моя теория — полная ерунда. И массовая культура здесь ни при чем, как и архетипы. Дескать, не тому меня учили на факультете культурных отношений. Ему виднее. Он — умник, а я — дура. К тому же нимфоманка. Два часа сняла одного парня на нашем факультете и в самый острый момент вдруг некстати подумала: а вдруг это Джокер, который знает обо мне все. Я чувствую, что он где-то рядом: сделаешь шаг, и угодишь в его объятия. В объятия смерти. Если так, то поскорей бы: я устала ждать. И я боюсь неизвестности.

17 января.

Господи, за что мне все это? Когда меня охватывает желание, я готова даже убить, лишь бы удовлетворить свою похоть. Еще чуть-чуть, и от страсти вывернет наизнанку. Хотите, раздвину ноги прямо здесь? Хотите? Только дайте мне секс-наркотик, дайте, дайте, иначе я вас убью.

Убью.

Именно этим и воспользовался Джокер. Он знает, что мне уже приходилось убивать людей. Или я так думаю, что приходилось. Ничего не помню о том вечере, сознание — пустота. Без всякой надежды на заполнение.

Коля сидит в углу, прямо на полу, и пьет виски. Надежда российской науки. Видел бы сейчас кто-нибудь эту надежду науки! Грязный. Похмельный. Заросший. И очень-очень испуганный. Оттого и безумный.

— Варя, а тебе тогда было страшно?

— Тогда — это когда? — беззлобно уточняю я.

— Ну, тогда, — он кривится от нового обжигающего глотка. Ненавижу запах виски! Ей-богу, лучше водка, сама бы выпила.

— После — было не по себе, во время — нет, — подумав, говорю я и снова начинаю стучать по клавиатуре. Буковки складываются в слова, слова — в предложения. Похоже, я начинаю умнеть. Интересно, так всегда бывает перед смертью? Если перед смертью не надышишься, то можно хотя бы поумнеть?! О! Почти афоризм.

— А мне страшно, — признается Коля.

При этих словах меня охватывает возбуждение. Страх подчиняется сексу, секс — страху. Все правильно. Так и должно быть. Я подсаживаюсь к нему и обнимаю это дрожащее сильное тело:

— Чего ты боишься, Коленька?

Он вял, мягок и податлив, словно живая глина. Наваливаясь, я заглушаю чужую боль и словно губка впитываю его в себя — да-да, еще, всего, без остатка. — Чего ты боишься, дурачок?

— Я боюсь, что все окажется совсем не так, как нам обещали, — плачет он, растворясь в моих жадных поцелуях.

Самое смешное, что я тоже этого боюсь. Но меня пока спасает секс. А его?

ГЛАВА 4

— Стефания Андреевна! — громкая связь прервала увлекательное чтение. Секретарша всхлипнула и драматично сообщила: — Здесь опять милиция!

— Не опять, а снова, — поправил ее давешний следователь, входя в кабинет. — И не милиция. Стефания Андреевна, вы позволите?

Позволила. А что еще остается делать?

— Ниночка, — обратилась я к встревоженной секретарше. — Сделай нам кофе. Или чай, м-м, простите, запамятовала…

Тот понял намек:

— Константин Григорьевич Сухоруков. Ниночка, мне — чай. Зеленый. С жасмином. Без сахара. Заваривать две минуты. И никаких пакетиков. Я их терпеть не могу.

Секретарша пискнула, получив заказ, и ретировалась. Сухоруков тем временем с интересом осмотрел мой рабочий кабинет.

— Мне про вас многое рассказывали, Стефания Андреевна, — изрек он после того, как получил свой чай, а я свой кофе. Ниночка справилась в рекордно сжатые сроки. — Не желаете ли узнать, что именно?

— Не-а, — отмахнулась я. — Меньше знаешь — лучше спишь. Вы ко мне по делу или так, чайку попить?

Константин Григорьевич словно и не услышал издевки в вопросе:

— Удивительное дело — с вами знакомы сразу несколько моих приятелей. Люди разные, сложные. Но в отношении вас — мнения сходятся. Говорили о вашей красоте, уме и просто гениальной способности впутываться в различные истории и впутывать в них близких людей. Положа руку на сердце, не верил, но теперь готов признать свои ошибки.