Смерть на перекрестке - [61]

Однажды в провинцию Удзен, где родился и рос Хачиро, пришла война. Всем известно: война — лишь другое название для безумия. Вот и ворвавшаяся в родную деревню Хачиро война принесла с собой безумие и ужас. А начался тот страшный день совершенно обыкновенно — не хуже и не лучше любого другого в куценькой мальчишеской его жизни. Поднялись спозаранку, позавтракали все вместе — матушка суп подала да рис, от ужина вчерашнего оставшийся. Отец, как всегда, ел молча, братья старшие с сестренками болтали, пересмеивались. Сколько потом Хачиро случившееся вспоминал, и всегда казалось ему: странно, что ничто не упреждало грядущего ужаса. Ну, сон бы ему накануне страшный привиделся, что ли. Предчувствие скверное настигло бы. Хоть бы облака черные на небо набежали, гроза бы разразилась! Так ведь нет, ничего такого в помине не было.

Самый обычный день. Обычнее, верно, и не вообразить. Он разругался с сестрами, и самый старший брат привычно отвесил малышу крепкий подзатыльник. Необидно стукнул, любя. Скорее, просто дал младшенькому понять, что за поведением его следит, но больно делать не собирается. Зато отправил Хачиро в наказание в бамбуковые заросли — молодые побеги собирать. Это, сказал, отучит его девочкам хамить. Сестры расхохотались, зазвенели колокольчиками, а у Хачиро жарко запылали щеки и уши. Обидно! Собирать молодые побеги бамбука — такэмоно[23] — работа женская!

Хачиро попытался было поныть, но старший брат наказания отменить и не подумал. Не хотелось слушаться, а придется — ведь в иерархии семейной — сложной, многоступенчатой — младший ребенок, хоть и мальчик, стоял ниже всех. Ему и вовсе-то приказ старшего из братьев обсуждать не полагалось, а он, пользуясь положением всеобщего любимца, еще к отцу ябедничать побежал.

Батюшка Хачиро суровый вообще-то был человек, молчаливый, но детей своих любил до исступления. Сейчас юный разбойник уже понимал: родитель его точь-в-точь напоминал тех отцов, о которых в крестьянских сказках земли Ямато рассказывают.

Прижавшись к его коленям, мальчишка захныкал:

— Батюшка, старший братец меня такэмоно собирать идти заставляет! Что я, девчонка, что ль?!

Отец Хачиро поднес ко рту миску. Степенно, неторопливо допил последние глотки густого супа. А после, ставя миску на столик, сказал спокойно:

— Коли ссоришься с девочками да обижаешь их, так женская работа для тебя в самый раз будет.

Сначала вся семья прямо замерла, ожидая, какое решение примет ее глава. А когда он приговор старшего сына подтвердил, сестренки захихикали еще звонче и оскорбительнее. Сам Хачиро решительно не мог понять — что такого смешного отец его сказал? Однако надерзить или не подчиниться и думать было нечего. Конфуцианский закон гласил: отец — властитель детей своих. Его приказу следует повиноваться безоговорочно.

Взял Хачиро корзинку и смешной кривой ножик, которым побеги бамбуковые срезают, и поплелся прочь из дома. Заросли бамбуковые от селения его родного далеко были, добрый час до них идти. Однако до рощи мальчишка так и не дошел — минут через десять услышал за спиной странный звук. Там, вдалеке, кто-то, похоже, стрелял из ружей.

Хачиро остановился, растерянно прикидывая — что бы это значило? А потом как-то враз дошло, ожгло! Он круто повернулся и помчался домой, в деревню.

Добежал до вершины ближнего холма — и замер там, неотрывно глядя на чудовищную картину внизу. На деревню его воины напали. Люди в доспехах врывались в беззащитные крестьянские домишки. Хохотали. Орали. Швыряли пылающие факелы в соломенные кровли, и те тотчас превращались в пылающие костры.

Пожар! Этого Хачиро страшился больше всего на свете. Он, хоть и совсем недолго прожил, успел уж повидать несколько землетрясений — падала с полок, разбивалась вдребезги посуда, вылетали из пазов скользящие бумажные двери в деревянных рамах… И голод успел пережить, и несколько недородов, хотя старики деревенские смеялись над причитаниями своих детей и внуков: дескать, тоже, неурожай, вы настоящей беды еще и не нюхали, а вот тридцать лет назад! И войну Хачиро тоже видел — правда, даже под страхом мучительной казни не смог бы сказать, что это за война такая и на какой стороне светлейший князь их провинции сражается. Но огонь, жадный, ненасытный, в мгновение ока обращающий дома в дым и пепел, — да, огня Хачиро боялся всерьез, до визга, до обморока. И только теперь начинал понимать: пожар — всего лишь дело рук человеческих, да, право, и не самое страшное из того, на что люди способны.

Хачиро бы вниз побежать — а он точно окаменел. Шевельнуться не мог, крикнуть был не в силах — только смотрел. Напавшие на деревню воины размахивали флажками и знаменами со странным рисунком — бриллиантом, окруженным шестью склоненными стеблями бамбуковыми. Никогда раньше не видел Хачиро подобного герба. Белый на черном фоне, он выглядел мерзко и пугающе — точь-в-точь злобное ядовитое насекомое. А поодаль, у околицы, стояла небольшая группка всадников, прямо из седел наблюдавших за уничтожением деревни. Человек в центре группы — высокий, худощавый — выделялся среди прочих роскошным чернокрылым шлемом. В руках он держал боевой веер черного металла — из тех, при помощи которых военачальники на поле битвы людям своим указывают, в каком направлении двигаться. Такие веера большими делались, чтоб каждый жест командующего издалека видеть было можно.