Смерть машиниста - [12]

Помолчали.

— Послушай-ка, там в шкафу у нас вроде оставалось? С дня рождения. — Малинин извлек из шкафа и поставил на стол початую бутылку. Выпили.

— Ты пойми, — уже очень дружелюбно продолжал Малинин, — перед тобой ведь не заядлые преступники… Люди! Нормальные люди! И они работают, как умеют. Да, не всегда хорошо, но только ли их в этом вина? Их не научили по-другому… Что ж теперь, в тюрьму за это?

— Ну, суд решит.

— И тебе их не жалко?

— Каждого в отдельности — да, — отвечал Ермаков. — Но когда видишь последствия того, что они совершают все вместе, — оттого, что кто-то опоздал, кто-то не пришел, кто-то напился, кто-то поставил один башмак вместо двух или не проверил тормоза локомотива… Мы не можем проходить мимо такого разгильдяйства! Что-то надо делать… Что-то надо делать!

Малинин барабанил пальцами по стакану.

— А почему ты упомянул тормоза? При чем здесь тормоза? К примеру, что ли?

Ермаков промолчал. Потом поднял глаза на Малинина.

— Да нет, это вполне конкретно. Он ехал с неисправной системой торможения, экстренного торможения. Вот так.

— Значит, дело не в платформах?

— Нет, дело в них. Но дело и в том, что когда они покатились, он не смог вовремя остановить состав…

— Это что, установленный факт?

— Да, — сказал Ермаков. — К сожалению. Или к счастью, уж не знаю как… установленный. С сегодняшнего дня.

Встретились в вестибюле гостиницы.

— Я думал, вы уехали, — сказал Губкин.

— Как же я могу уехать, не попрощавшись с тобой!

Губки и кивнул и стал подниматься по лестнице.

— Куда? — остановил его Ермаков.

— Ну, туда. В номер к вам.

— Вернись.

— А где допрашивать будете?

— Не буду допрашивать: Просто — поговорим… Ты что это? Вон даже вспотел, — засмеялся Ермаков.

— Жара, — вздохнул Губкин, и они вышли из гостиницы.

…Потом они сидели на скамейке в сквере. «Кузнечик» рассказывал:

— Он сам мне кричит: прыгай, мол, прыгай, два раза сказал и еще ногой! Тут я и катапультировался — вроде кто за шкирку ухватил да вышвырнул ногами вперед! Не знаю, как получилось… Очнулся — сразу под вагоны полез, через насыпь. Думал, на другую сторону Женька мой выпрыгнул… то есть даже не сомневался! Смотрю — нет его. Я, значит, обратно — опять смотреть-высматривать… Говорю, даже не сомневался, что он следом за мной выпрыгнул. Ума не приложу… Не рассчитал он, что ли? — Губкин помолчал и вдруг пожаловался с горькой усмешкой: — Сейчас к вам шел — в родном дворе камнями обстреляли… Пацаны, сопляки совсем!

— Нехорошо.

— Что ж хорошего… Как теперь жить с этим, не знаю. Жена говорит: уедем давай, жизни нам все равно не будет…

— Куда это вы поедете с двумя детьми? Подожди, без паники, главное, — сказал Ермаков. — Я не знаю, кто тебя тут ославил и с какой целью, но это все можно изменить.

— Думаете?

— А как же… только нужна от тебя правда.

— Я сейчас правду говорю.

— Если б компрессор давал нормальное давление, вы успели бы остановиться?

— Думаю, да. Успели… А причем тут компрессор? — замялся Губкин.

— Я повторяю, послушай. Если бы компрессор давал нормальное давление, успели бы остановиться? Если бы не было утечки воздуха.

Губкин молчал.

— Вот, послушай, как было дело, — сказал Ермаков. — Увидели платформы. Вовремя среагировали. Экстренное торможение. Но что-то там не сработало. Почувствовали. Кто-то из вас кинулся к компрессору. Ты, наверное. Там, в компрессоре, что? Утечка воздуха. Где-то повреждение. Скорее всего, в трубке.

Губкин молчал.

— Тебя интересует, откуда такие выводы. Скажу. Есть скоростемерная лента. Прочесть ее совсем несложно, если уметь, и главное, хотеть ее прочесть. Есть локомотив. Осмотр его тоже кое-что объясняет. Короче, вот мои выводы, Валерий. И я считаю, что и ты, и машинист, оба вели себя правильно, не растерялись. Так или нет?

— Так, — сказал наконец Губкин.

— Знал машинист о неисправности?

— Нет, откуда же.

— Проверял он тормозную систему?

— Ну, а как же вы думали?

— Уверен ты, что он проверял? Это было при тебе?

— Нет.

— Может быть, он проверял основную систему и пе проверил экстренную?

Губкин молчал.

Ермаков смотрел на него дружелюбно, ласково, как недавно смотрел на «башмачника» Пантелеева, когда тот начал давать правдивые показания.

— Что сейчас говорить-то, — сказал вдруг Губкин. — Знал или нет, что уж теперь изменится? Нету его.

— Но ты-то есть. Ты-то остался. Только твои показания могут что-то объяснить людям, а тебя избавят от этих… камней во дворе!

Ермаков поднялся со скамейки. Губкин продолжал сидеть, ковыряя землю носком ботинка.

— Я-то думал: он за мной, сразу. Не представлял, что он там останется, вот клянусь.

Помолчали. Губкин встал:

— Всё, что ли? Или еще будете вызывать?

— Придется.

— Ну, давайте.

— Это в твоих интересах.

— Понял, — кивнул Губкин.

Ермаков толкнул дверь номера, вошел.

Вошел в собственный номер, а увидел каких-то двух неизвестных субъектов, развалившихся на койках с сигаретами.

— Вам кого? — спросил один из них.

— А вы, извиняюсь, кто? — ответил Ермаков вопросом на вопрос.

— Мы? Мы здесь живем. Днем заселились.

— Дело в том, что я тоже здесь живу… жил еще утром… А где вещи, интересно?

— Какие вещи?

— Мои вещи.

В просторном, обставленном новой мебелью кабинете сидела за столом женщина лет сорока; чуть поодаль — мужчина. Еще один мужчина с папкой под мышкой вошел среди разговора. Ермаков был на приеме у местного руководства.