Смерть империи - [56]

Я уверил министра, что это наилучший из способов достичь чего–либо. Мы долго убеждали Советский Союз выказывать больше уважения к человеческим правам своих граждан не потому, что желали получить от этого какие–либо выгоды, а потому, что эти принципы важны, если все мы хотим жить в мире и спокойствии. Тот факт, что теперь советские руководители понимают это, добром скажется на наших отношениях в будущем.

Лица друзей

Встреча Горбачева лицом к лицу с Соединенными Штатами также подвигла его согласиться с американской программой. Один случай в особенности оказал на него глубокое впечатление.

Официальные мероприятия 10 декабря 1987 года, на третий день пребывания Горбачева в Вашингтоне, начались завтраком в честь вице–президента Буша в советском посольстве на Шестнадцатой улице. После завтрака, в соответствии с планом, американским гостям предстояло сопровождать Горбачева в кавалькаде машин до Белого Дома на встречу с президентом Рейганом.

Однако, когда завтрак завершился, нас попросили немного задержаться в советском посольстве, пока Горбачев свяжется с Москвой, Мы знали, что нами было предложено заявление в отношении стратегических вооружений, выходившее за рамки прежде согласованной советской позиции, и мы решили, что Горбачев захотел, прежде чем подписать, уточнить все с коллегами по Политбюро.

Итак, мы ждали… и ждали… и ждали. Что за проблема обсуждалась, нам не сообщили, сказали просто, что Горбачев пока еще к отъезду не готов. Я вообразил себе, что он дожидается, пока опросят всех членов Политбюро.

Поздно утром, наконец, он появился, и мы отправились в Белый Дом. В кавалькаде я следовал через несколько машин от Горбачевского лимузина. Обычно, по соображениям безопасности, такие кавалькады проскакивают путь на высокой скорости; перекрестки заранее расчищаются, и процессия нигде не останавливается, пока не прибудет к назначенному месту. И вдруг на Коннектикут–авеню, в нескольких кварталах от Белого Дома, наша кавалькада встала.

Я выскочил из машины посмотреть, что случилось. Всего шестью годами раньше в президента Рейгана стреляли лишь в нескольких кварталах от места, где встали мы. Тревога моя еще больше возросла, когда я увидел, как несколько «ведущих» машин секретной службы и приданной службы охраны КГБ быстро разворачиваются, окружая лимузин Горбачева. Затем, к своему несказанному облегчению, я увидел, как Горбачев вышел из машины и направился к толпе, стоявшей на тротуаре и наблюдавшей за его проездом. Горбачев на месте решил сойтись лицом к лицу со своими доброжелателями.

Рукопожатия длились всего пару минут, и вскоре мы продолжили наш короткий путь к Белому Дому В среде американских политиков остановиться, чтобы накоротке пообщаться с толпой, явление настолько обычное, да к тому же и Горбачев его на родине в моду вводил, что я поначалу склонен был расценить случившееся как прежде всего задумку для позирования перед объективами. (И в самом деле, на следующий день крупнейшие газеты поместили фото события на первых полосах.)Оказалось же, не только в этом было дело. В тот день на обеде в Белом Доме, Горбачев сказал нам, что на него этот случай произвел глубокое впечатление.

«Люди, которых я видел сегодня утром, не были людьми, которых, как мне говорили, я увижу в Америке», — заметил он, объясняя: они были дружелюбны и открыты и явно желали ему добра. Он знал, что такое не могло быть подстроено, поскольку сам заранее никого не посвящал в свое намерение сделать остановку. Затем, обратившись через стол к президенту, Горбачев добавил: «Хочу, чтобы вы знали, что отныне я никогда не буду думать об Америке так, как прежде». Он и прежде разумом понимал, что наши страны способны в ограниченном плане решить кое–какие из наших проблем, зато теперь он глубиной души постиг: не существует ничего, что помешало бы нам быть друзьями.

Возможно, звучит это наивно или нарочито. Но я убежден: в тот момент это не было ни тем, ни другим.

Русская толпа скупа на выражение чувств, если только она не рассержена, в каковом случае выражает свои чувства уж слишком щедро. Когда Горбачев на родине попадал в толпу людей, они часто задавали ему острые вопросы, даже тогда когда он пользовался популярностью.

Американская толпа была иной. Люди в ней приветствовали Горбачева, словно героя–первопроходца или кинозвезду, приветливыми возгласами, улыбками, неуемными попытками пожать ему руку. Скряг может раздражать этот американский обычай приветствовать знаменитостей, но за ним скрывается нечто искреннее, безошибочно уловленное Горбачевым: американское население не состояло из забитых рабов капитализма, мечтающих сбросить оковы, или из воинствующих шовинистов, поклявшихся покончить с Советским Союзом. Лица на Коннектикут–авеню светились свободой, благосостоянием и доброй волей.

Встреча эта поразила Горбачева не только потому, что она не укладывалась в стереотип, внедренный в его сознание. Горбачев был — и остается — человеком, кого радует пышность власти и обстановка, сопутствующая ей, кто жаждет публичного признания. У себя дома он уже стал пускать в ход узду при признаках того, что его популярность оказывалась меньше, чем всеобщей и «одерживать» политиков вроде Ельцина, выказавших больше, чем он, харизмы в общении с простыми людьми. В Вашингтоне же, как позже и в столицах Западной Европы, Горбачев нашел то, в чем ему было отказано дома: поклонение обожающей толпы.