Смерть империи - [270]

Как объяснить то, что кажется своенравной слепотой со стороны Горбачева? Если был он воистину за реформы, то как мог наделать так много ошибок в оценках людей, и, имея в своем распоряжении все источники информации, как мог оказаться в таком неведении о переменах в обществе и настроениях внутри своей собственной страны?

Уверен, что эти недостатки объясняются личными особенностями его характера.

Горбачев по натуре — человек замкнутый, и это служило препятствием для создания действенных консультативных и совещательных органов. Не было у него ни Кабинета, ни «кухонного Кабинета» в истинном смысле этих понятий. Имелись, разумеется, всевозможные Советы, члены которых приходили и уходили, встречаясь с ним время от времени. Однако они никогда не становились действенными совещательными органами — по двум причинам. Во–первых, Горбачев зачастую подбирал людей, не способных на совместную работу, и, во–вторых, он никогда не использовал их как подлинные совещательные органы, с которыми регулярно консультируются и которые воспринимают всерьез. Более того, по обыкновению Горбачев на них говорил, вместо того чтобы слушать.

Социальное бытие Горбачева, похоже, носило характер либо официальный, либо общественный, либо замкнутый исключительно в рамках собственной семьи. Не было у него круга закадычных или задушевных друзей, которые могли бы составить связующее звено, пусть и слабенькое, с более широкими общественными кругами. Раиса Максимовна — вот кто был ему единственным близким другом и ценимым, она давала психологическую опору, поддерживавшую его в моменты жесточайшего напряжения. Но она была не в силах дать совет того охвата и той глубины, какие обеспечивались бы более широким кругом близких людей. Мало того, если правда, что двуличные сотрудники вроде Валерия Болдина держались на своем месте благодаря ее расположению, то о личностях Раиса Максимовна судила столь же ошибочно, как и ее муж.[119]

Люди замечали, что у Горбачева не было личных друзей, помимо его зарубежных коллег. В 1991 году несколько высокопоставленных советских официальных лиц поделились со мной — вполне независимо друг от друга — мнением, что Горбачев спокойнее и удобнее чувствует себя с иностранцами, а не с соотечественниками. «Он ближе к президенту Бушу госсекретарю Бейкеру и к вам, чем к любому из нас, — заметил один из них. — С вами он может говорить откровеннее, чем с нами. Здесь у него и в самом деле нет близких друзей.»

Другим фактором, уменьшавшим поток доброкачественной информации и советов Горбачеву, стала его склонность назначать на ключевые посты личности второстепенные и третьестепенные. Жестокая аллергия ко всякому, кто мог бы воссиять ярче в глазах населения, особенно развилась у него, когда власть его стала убывать, непопулярность расти, а общественный образ блекнуть. Как результат — утверждение на ключевых постах таких мелкотравчатых деятелей, как Янаев и Павлов. Даже если оставить в стороне их предательство в августе 1991 года, явленная ими беспомощность способствовала падению Горбачева.

Наконец, в роковую слабость вылились его убежденность во Владимире Крючкове и легковерие к дезинформации КГБ. Горбачев не только не сумел вывести собственную безопасность из–под контроля КГБ (что ему вполне по силам было осуществить, когда в 1988 году на смену Чебрикову пришел Крючков), он позволил вводить себя в заблуждение донесениями, которые неверно трактовали происходившее в стране. Временами околпачить ложными донесениями могут любого руководителя государства, но государственный деятель, который не способен обнаружить и исправить давно и неизменно утвердившийся порядок ложного доносительства, не исполняет должным образом свои прямые обязанности.

————

Перечислять недочеты и недостатки Горбачева легко. Зато тяжело, а то и невозможно, определить, как именно далеко мог он шагнуть в то или иное время, не будучи смешен. И в этом отношении его суждение ошибочным не назовешь. Вполне возможно, что клика, подобная той, что образовалась в августе 1991 года, могла бы выступить и раньше (скажем, осенью 1990 года), если бы Горбачев быстрее продвигался курсом реформ. Тогда у переворота, вероятно, было больше шансов на успех, чем в августе 1991 года: Ельцин еще не был избран президентом России; москвичи еще не научились у литовцев, как защищать свой парламент собственными телами; меньше было опасений насчет гражданской войны; «демократы» были малочисленнее, хуже организованы и менее уверенны в собственных силах, чем станут девять месяцев спустя.

Однако без вице–президента и сотрудничающего премьер–министра никакой путч не мог бы обрести в 1990 году видимость законности, какой прикрывались руководители переворота в 1991 году. Прими Горбачев меры предосторожности, сделав регулярно сменяемым своего министра обороны, отобрав ряд ключевых функций у КГБ, назначь он компетентного и верного премьер–министра, и тогда подготовить переворот оказалось бы невероятно трудной задачей для кого угодно. Следовательно, если до 1991 года Горбачеву всерьез грозил риск отстранения от власти, то частично он сам виноват в том, что не принял разумных мер предосторожности.