Смерть империи - [267]

Даже после того, как Ельцин, не оставив места ни для каких сомнений, с лихвой доказал свою популярность в народе (и тем самым продемонстрировал свой потенциал для продвижения программы, в какой Горбачев, по его уверениям, нуждался), Горбачев продолжал сражаться с ним на каждом шагу, не гнушаясь даже прибегать к грязным трюкам из запасов КГБ. (Он, тем не менее, — и это знаменательно — не преступил черты и не дал позволения на действия, которые могли бы навлечь физическую опасность на Ельцина.)

После избрания Ельцина председателем российского парламента, когда дальше игнорировать его стало небезопасно, именно Горбачев, постоянно обвинявший Ельцина в пристрастии к политическим играм, всякий раз при достижении между ними соглашения изменял слову. Ельцинское фиглярство и его страсть к величественности, несомненно, раздражали, однако Ельцин никогда не отказывался от важных соглашений, как то проделал Горбачев в октябре 1990 года с программой Шаталина или в мае 1991 года с реформаторскими инициативами Явлинского.

Глядя на «послужной список» взаимоотношений этой пары, легко понять, как у такого эгоиста, как Ельцин, станет в печенку въедаться злоба на Горбачева.

При всем при том следует непременно понять и то, что Ельцин своими безответственными призывами зачастую шел на обострение отношений и в своих собственных подходах нередко был противоречив. Поведение свое (особенно в 1990–91 годах) Ельцин, несмотря на собственные устные заверения и опровержения, обычно строил так, чтобы выставить Горбачева в самом неприглядном свете. Он знал, на какие психологические кнопки надо жать, дабы раззадорить Горбачева, и время для этого выбирал мастерски. Тому свидетельство его требование об отставке Горбачева в феврале 1991 года: не было сомнений, что Горбачев в ответ попытается сместить его, используя партийных ретроградов. Только подобная попытка, разыгранная под прицелами телекамер, как раз и нужна была Ельцину, чтобы вдохнуть новую жизнь в свою кампанию за российское президентство.

Горбачев, похоже, никогда не осознавал тот очевидный факт, что именно его противоборство — больше всего остального — и делало Ельцина популярным в народе. Факт, несомненно, неприятный, даже горький для личности столь гордой будем откровенны, столь интеллектуально заносчивой, как Горбачев. Только ведь навряд ли любой политик, теряющий ориентацию настолько, что позволяет себе унижать и донимать потенциального соперника, а потом прибегающий к тактике, которая увеличивает популярность этого соперника, обладает той остротой и точностью суждения, какие необходимы для руководства страной, переживающей тяжелый кризис.

Единственная реальная надежда, что Советскому Союзу удастся мирно (иди относительно мирно) преобразоваться в демократическое государство, в том и состояла, что Горбачев с Ельциным, пока не будет слишком поздно, осознают необходимость сотрудничества. До 29 июля 1991 года (день, когда Горбачев согласился снять Павлова, Пуго и Крючкова) винить за то, что такое сотрудничество не состоялось, следовало больше Горбачева, чем Ельцина. После 21 августа 1991 года уже поведение Ельцина всецело делало невозможным преобразование империи в федеративное или конфедеративное государство. По меркам человеческим отношение обоих понятно, но по политическим меркам история расценит обоих как государственных деятелей manque[114], потому что они позволили личной вражде застлать им глаза на политические последствия их соперничества.

Наследие Горбачева

Горбачевское соперничество с Ельциным, пусть, возможно, и имевшее решающее значение в декабре 1991 года, никоим образом нельзя считать единственным достойным внимания аспектом политического служения Горбачева. Ельцин (с 1985 по середину 1990 года) оставался проблемой второстепенной. Любая оценка Горбачева, государственного деятеля, должна идти дальше его личных отношений.

Нынешние суждения о Горбачеве в России глубоко различны, зачастую основаны наличном отношении наблюдателя к Горбачеву Если отрешиться от истеричных и совершенно безответственных обвинений, будто он действовал, как оплачиваемый или неоплачиваемый «агент» Запада, можно четко различить три направления мысли:

   1. Горбачев был «всего лишь прыщиком на коже российской истории»,[115] а не подлинным реформатором. Он инициировал определенные перемены для возвеличивания собственной власти, и, если перемены вели к реформам, то в результате усилий других людей, а не Горбачева.

   2. Запустил реформы с самого начала Горбачев, но потом он сбился с пути. Перемены в обществе обогнали его способность полностью осознавать или контролировать их. Вот почему под конец он сделался жертвой реформ, которым сам же дал ход.[116]

   3. Горбачев был подлинным реформатором, которому, однако, приходилось ладить с руководством Коммунистической партии, которое противилось нововведениям, им одобряемым, и было способно отстранить его от власти, если бы он стал проталкивать реформы в открытую. Это вынуждало его идти на тактические компромиссы, пока он лавировал, высвобождая себя из–под опеки Коммунистической партии. Собственное представление Горбачева о требуемых реформах претерпевало изменения и постепенно становилось более радикальным, так что, будь у него в запасе хотя бы еще несколько месяцев, ему, возможно, и удалось бы уничтожить Коммунистическую партию, создать государство, основанное на власти закона, и сохранить конфедеративный союз ядра республик Советского Союза.