Смерть империи - [133]

В тот же день в Москву прибыл сенатор от штата Массачусетс Эдвард Кеннеди. Его приезды были нечастыми, но всегда полезными. Сенатор оставлял дома все разногласия, возникавшие у него с администрацией, полностью держал нас в курсе своих действий и всегда следил за тем, чтобы сделанное им отвечало нашим двухпартийным целям в отношении Советского Союза. Особенно успешно он действовал в решении дел, связанных с правами человека.

Встретив сенатора Кеннеди в аэропорту, я заметил, что он глубоко озабочен. Он попросил меня коротко посвятить его в положение дел в Литве до его встречи с собравшимися журналистами. Серьезных инцидентов, уведомил я его, пока нет, но напряженность нарастает до опасного уровня. Тогда он выступил вперед и — перед объективами — подчеркнул необходимость мирного исхода в Литве и указал, какую опасность несет американосоветским отношениям насилие или подавление.

Это было важно и помогало нам. С учетом уже сделанных частных представлений было полезно, чтобы ведущий член Демократической партии выступил с теми же предупреждениями, тем более, что он мог высказать их во всеуслышание, не создавая впечатления, будто прибегает к угрозам.

В конце недели я стал замечать в московской прессе некоторые признаки смягчения до того неослабно антилитовского настроя. Телевизионные новости в пятницу вечером вслед за недоброжелательным освещением событий в Вильнюсе известили о заявлении президента Буша о необходимости диалога и показали интервью с профессором Гэйл Лапидус, ведущим американским специалистом по национальному вопросу в СССР. Она уведомила советских телезрителей, что решить проблемы национальностей они смогут, лишь предоставляя максимум свободы, и что Литва, в частности, не успокоится, пока не станет свободной. То были мудрые слова, но не те, какими говорили Горбачев и другие советские руководители. Кто–то на Центральном телевидении, похоже, пытался дать более объективное освещение событий в Прибалтике, чем то, к какому в последнее время стали привыкать мы.

Давление на Литву меж тем не уменьшалось, и высказывания советских официальных лиц, услышанные мною на следующей неделе, уверенности не внушали. Евгений Примаков, председатель одной из палат Верховного Совета, 26 марта дал в честь сенатора Кеннеди обед, во время которого, естественно, в центре внимания оказалась Литва. Когда мы с Кеннеди взялись убеждать Примакова в необходимости начать переговоры с Литвой, он ответил, что тактика, избранная литовскими лидерами, делает это невозможным. Если они сменят тактику, обсуждения могут и начаться, сказал Примаков, но переговоры — никогда. Я спросил, не запутываются ли власти в семантике: к чему такое резкое различие между «обсуждениями» и «переговорами»? Станет ли президент США вести переговоры с группировками внутри страны, задал вопрос Примаков, и я ответил, что, конечно же, станет: его переговоры с Конгрессом, с государственным департаментом, со всевозможными заинтересованными группами проходят постоянно.

— Но ведь не станет же он вести переговоры с губернатором штата, провозгласившего независимость, — заметил Примаков.

— Возможно, не станет, — ответил я, — только наша Конституция не предоставляет штатам право на отделение.

— В нашей право на отделение есть, но только в соответствии с законом, — заметил Примаков.

Стоявшие рядом переменили тему разговора прежде, чем я успел спросить, как можно делать «право» предметом утверждения другими, прежде чем им можно воспользоваться. Примакову хорошо было известно, что проект закона об отделении, обсуждавшийся тогда в Верховном Совете, ставил выход в зависимость от одобрения Съездом народных депутатов СССР.

Несмотря на то, что Примаков был непреклонен, отказываясь рассмотреть возможность «переговоров», он все же уверил нас, что намерений применять силу не было. Другие, впрочем, на сей счет были не столь благодушны. Когда в Москву приехал только что вышедший в отставку председатель Комитета начальников штабов США адмирал Уильям Кроу, была устроена его совместная с маршалом Сергеем Ахромеевым пресс–конференция, на которой маршал, отвечая на вопрос о Литве, заявил, что стабильность границ Советского Союза является предпосылкой перестройки и что, хотя главная задача армии защищать страну от внешней угрозы, она использовалась и будет использоваться для решения внутренних вопросов, «когда это необходимо». Его слова, похоже, подтверждали опасения Шеварднадзе.

По отношению к трем прибалтийским странам советские военные испытывали, разумеется, сильные чувства. Там у них были базы, имевшие некоторое значение, особенно для противовоздушной обороны, но наши военные атташе в посольстве — чьим профессиональным мнением я поинтересовался — полагали, что советская оборонная мощь не понесет серьезного ущерба, если государства Прибалтики станут независимыми, до тех пор пока они не окажутся под контролем силы, враждебной СССР Более того,, пожелай Москва в 1990 году согласовать на переговорах условия независимости Прибалтики, ей, вероятно, удалось бы сохранить там важнейшие из военных баз.

Притягательность Прибалтики для военных имела, вероятно, больше эмоциональную подоплеку, чем военную необходимость. Советская армия готовилась не щадя жизни защищать всю советскую территорию, и для нее прибалтийские государства были частью советской территории.