Смерть Ильи Ильича - [5]

Он, не обращая внимания на хозяина, подает Штольцу листок синего цвета.

ШТОЛЬЦ (глянув в листок). Сколько?

ПЕРВЫЙ ПОСЫЛЬНЫЙ. Сто двадцать пудов.

ШТОЛЬЦ. По скольку?

ПЕРВЫЙ ПОСЫЛЬНЫЙ. По два с полтиною.

ШТОЛЬЦ. Уменьшим, – шестьдесят пудов. Но увеличим цену – по три рубля. Зато обозы наши.

Посыльный, взяв листок, стремительно уходит.

ОБЛОМОВ. Кто это, Андрей?

ШТОЛЬЦ. Посыльный. Ну, как ты, Илья? Что ты? Расскажи! Что жизнь?

ОБЛОМОВ. Жизнь? (Поискал ответа.) Трогает.

ШТОЛЬЦ (смеясь) . И слава Богу!

ОБЛОМОВ. Помнишь, как, бывало, в школе пристают к тем, кто посмирнее? То ущипнут исподтишка, то вдруг бросят песком прямо в лицо… Везде рогатки да машинки для препинания. Мочи нет!

ШТОЛЬЦ (оглядываясь вокруг) . Захар!

ЗАХАР. Вас волен зи дох?

ШТОЛЬЦ. Погляди-ка на окна! Грязи-то, грязи-то на них! Зги Божией не видно!

ЗАХАР. Не я же их грязью-то мазал. Это пыль, с улицы нанесло.

ШТОЛЬЦ. А ты мой, убирай, – и не будет ничего!

ЗАХАР. Так Илья Ильич все дома сидит, – как при них станешь убирать? Уйдет на целый день, так и уберу.

ОБЛОМОВ. Вот еще что выдумал – уйти! Поди-ка ты лучше к себе.

Захар уходит.

А меня, брат, ячмени одолели. Только на той неделе один сошел с правого глаза, а теперь вот садится другой.

ШТОЛЬЦ. Это ты наспал себе.

ОБЛОМОВ. Изжога мучит. Доктор говорит – удар может быть. Поезжайте, мол, в Америку…

ШТОЛЬЦ. И поезжай! В наши времена другие скорости – до Европы шнельцугом – за четыре дня, а в Америку – за три недели.

ОБЛОМОВ. Да я не усну на новом месте! А как встану, да увижу вон напротив вместо вывески токаря что-нибудь другое… Или вон ежели из окна не выглянет эта стриженая старуха перед обедом… Так меня тоска и загрызет.

ШТОЛЬЦ. Зачем тогда строят новые железные дороги? Зачем пароходы? Если сидеть на месте? Подай-ка, Илья, проект, чтоб всё остановилось – ведь ты не поедешь!

ОБЛОМОВ. Мало ли управляющих, купцов и чиновников, у которых нет угла? Пусть ездят себе!

ШТОЛЬЦ. Илья! Ты посмотри на себя – все лежишь, все спишь. А вокруг всё кипит, – жизнь!

ОБЛОМОВ. Кипит… Один пристал ко мне – читал ли я речь какого-то там депутата? И глаза вытаращил, когда я сказал, что депутатов не знаю. И не читаю газет. Как пошел рассуждать о Лудовике – Филиппе, точно тот ему отец родной! Потом привязался – отчего это Мехмет-Али послал корабль в Константинополь? Ведь не просто же так? Ночей не спит, голову ломает, будто Мехмет-Али ему тесть! Вдруг войско послали на Восток, – батюшки, загорелось! Лица на нем нет, бежит, кричит, как будто на него самого войско идет. Там роют канал, – опять покоя нет. Отчего, зачем, ведь не просто же так!… А у самого дочь куксится, в девках засиделась… Сын не учён, галок гоняет… У жены зоб, а ее лечат кумысом… И это ему – ничто! Где жена? Где сын и дочь? Ему депутат роднее родного, и восточный вопрос!

ШТОЛЬЦ. Так лучше на диване лежать? Дело нужно делать! Гешефт!

ОБЛОМОВ. Не хочу.

ШТОЛЬЦ. Отчего же?

ОБЛОМОВ. А оттого, что мало тут человека-то нужно – дело делать!

ШТОЛЬЦ. Мало? Деятельный человек, полезный член общества – разве этого мало?

ОБЛОМОВ. Да не весь же человек нужен, чтоб сукном торговать или чиновником быть. Только часть его нужна. Куда ж остальное девать? Остаток – куда? Некуда! Где тут человек? На что раздробляется и рассыпается? Где его цельность? Половинки, осьмушки, четвертинки… А ведь снуют каждый день, взад и вперед, взад и вперед! Всё что-то делают, строят, продают, приказы пишут, покупают, перевозят. И ни у одного ясного, покойного взгляда…

Снова вошел человек в синей форме с синим листком в руках. Но на этот раз другой – брюнет с приглаженными маслом волосами.

ВТОРОЙ ПОСЫЛЬНЫЙ. Двести семьдесят аршин. По два рубля.

ШТОЛЬЦ. Триста двадцать аршин. Полтора рубля. Сами вывозят.

Посыльный уходит.

ОБЛОМОВ. Чего они бегают взад-вперед, взад и вперед?

ШТОЛЬЦ. Дело не ждет, Илья. Телеграммы сейчас уйдут в Берлин и Харьков.

ОБЛОМОВ. Этот твой посыльный, как он засыпает, покойно ли? Жарко ли топит перед сном или спит в холоде? И скоро ли умеет прогнать худой сон? Хочется ли ему плакать, когда он вспоминает сестрицу? И есть ли она у него?

ШТОЛЬЦ (смеясь). Зачем мне это знать? Он посыльный мне, а не двоюродный братец.

ОБЛОМОВ. Сколько ж тебе в нём нужно?

ШТОЛЬЦ. Ровно столько, что б не останавливалось дело.

ОБЛОМОВ. Значит, вот столько? (Показывает мизинец.)

ШТОЛЬЦ. Да пойми же, Илья, он – специальный человек. В специальности – успех прогресса. Посыльный не должен быть красноречивым, тогда он будет первым посыльным в мире. Инженер, не должен знать политики и читать статей по этой части. Он покажется тебе скучным, четвертинкой? Но на завод ты выпишешь к себе только его! Знать только свое дело, будь ты парикмахер, чиновник или извозчик, и вертеться каждый день, взад и вперед, – это секрет всеобщего блага.

ОБЛОМОВ. Вот ведь, Андрей, важная мысль! Зачем вся эта ваша беготня? Страсти, войны, торговля и политика? Разве это не выделка будущего покоя? Чтоб каждый сидел на своем месте. Чтоб дни текли ровно и покойно. Чтоб всякий за обедом имел свое блюдо – кто суп с потрохами, кто лапшу, кто белую подливку. Чтоб телята утучнялись и птица воспитывалась. Чтоб гусей подвешивали в мешке неподвижно перед Рождеством, чтоб они заплывали жиром. Чтоб завтра было похоже на вчера. Чтоб правильно совершался годовой круг. Чтобы было вечное лето, сладкая еда и покойный сон. Чтобы всякий знал самого себя. Разве не это оправдывает все теперешние муки? Вот моя мысль!