Смерть и любовь в Гонконге - [97]

На катере его вывезли еще дальше в море, к стоявшей там наготове джонке.

Чинь из последних сил пытался сопротивляться и выл, как волк. Заведя руки назад, его привязали к телу ракеты РС-1212, как бы распяв на ней. Ждали наступления полной темноты. Чинь понимал, что с каждой минутой жизнь его отлетает. Около одиннадцати часов – ночь уже полностью вошла в свои права – он помолился и закрыл глаза. Голос он сорвал, так что даже кричать не мог…

Кун Лундзы проверил электрическое зажигание и положил руку на маленький рычаг. Пусковое устройство сработало, ракета приняла вертикальное положение, встав под углом ровно в девяносто градусов. А потом она по пологой траектории уйдет вверх.

Чинь Хаочжи плакал. Что чувствует человек в такие вот последние минуты своей жизни, о чем думает – кто знает? Может быть, в его сердце появляется страшная, безнадежная пустота, а может быть, это Ничто и есть надежда на другую жизнь, на После…

Кун Лундзы посмотрел на черное ночное небо. Море было почти недвижным и таким же черным, как ночь. Остальные китайцы, окружившие его, опустили головы. С непроницаемым лицом Кун нажал на рычаг. Огненный луч с пусковой установки пронзил ночь, и большая ракета с длинным светящимся шлейфом понеслась в небо. Может быть, Чинь испустил предсмертный крик – этого никто услышать не мог, не было слышно вообще ничего, кроме свистящего шипенья.

Из-за не предусмотренного расчетами «довеска» ракета поднялась вверх только на один километр. И тут с глухим хлопком распалась. Вниз пролился дивный, никем здесь доселе не виданный золотой дождь. И долгую минуту освещал море, джонку, молчаливых людей на ее палубе и далекий остров Ша Хау, словно занавешенный дымчатой кисеей.

Чудесный вид… Вместе с широкими золотистыми фосфорными гроздьями, уходившими в море, туда же с неба упало и то, что осталось от тела короля фейерверков.

– Вот и все, – глухо проговорил Кун Лундзы, отворачиваясь. – Теперь я снова могу спать, доченька…

Он запустил мотор и повел катер обратно, в Яу Ма-теи, чтобы сообщить досточтимому доктору Мэю, что все сделано по справедливости, по закону предков. И тогда доктор Мэй тоже сможет положить перед портретом своей дочери Мэйтин цветы лотоса и помолиться.

Доктор Мэй сидел этой ночью на палубе джонки рядом со своими спящими больными. На таком большом расстоянии он взрыва ракеты не расслышал и волшебного золотого дождя не видел. Но, бросив взгляд на часы, он знал, что это случилось. Опустив голову, он попросил у своего бога прощения и снисхождения. Он думал о дочери, об отнятом у него земном счастье.

Доктор Меркер остался в трюме джонки. Размотав рулон обоев, он укрылся ими и уснул на столе. Янг потихоньку прокралась к нему и устроилась рядом, на полу: села, подтянула колени, положила на них голову и смотрела на него не отрывая глаз.

«Я люблю тебя, – думала она. – Моя жизнь – твоя жизнь. Вэй Кантех, скажи как мне быть. Ты мой господин. Вэй Кантех.

Я люблю тебя».

Кто приезжает сегодня в Коулун и кого возят по водным улицам Плавучего города Яу Ма-теи, того, может, и отвезут к доктору Вэй Кантеху, если он очень об этом попросит. И очень удивится, что его встретит белый человек, говорящий по-английски и по-немецки с неисправимым гамбургским акцентом. А еще больше они удивятся при виде госпиталя-джонки, единственного в мире.

Тот, кому доведется встретиться с доктором Меркером, может считать, что ему исключительно повезло. Обычно на просьбу о встрече с доктором с джонки жители Яу Ма-теи отвечают молчанием.

И только в глазах у них зажигаются таинственные огоньки. Чем не ответ?

Сами посудите: какое дело этим длинноносым белым до доктора с джонки?..