Смерть и корысть - [33]

Дни теперь стали короче, и все вокруг уже начинает светиться мягким предзакатным светом, однако Де Витис все еще не снимает очков. Излишняя, может быть, предосторожность, ведь место очень тихое, но предстоящая встреча требует осмотрительности, рисковать нельзя. Он поворачивает бутылку так, чтобы этикетка на ней сразу бросалась в глаза вошедшему, и снова глядит на шоссе. Вот какая-то машина, подъехав к развилке, на секунду притормозила и повернула в сторону Риомаджоре. Возможно, это он, ему, конечно, хватило ума не брать служебную машину.

Автомобиль приближается к железнодорожному переезду, останавливается, и из него действительно выходит Вердзари, тоже в панаме и в солнечных очках. По одному этому его можно заподозрить, с досадой отмечает Де Витис.

Закрыв машину, Вердзари раздумывает разве что долю секунды, затем обводит быстрым взглядом мыс Чинкветерре и энергично начинает подниматься по крутому склону Риомаджоре: значит, дорогу ему объяснили с исчерпывающей точностью. Он даже не взял с собой собаку, и это лишний раз убеждает прокурора, что Вердзари как раз тот человек, какой ему нужен.

Вердзари добирается до террасы и сразу обращается к прокурору:

— Какая гениальная идея — жечь в камине сухие виноградные сучья!.. Я сразу унюхал!

Де Витис приветствует его, указывает на стоящий рядом шезлонг и, как бы между прочим, — на бутылку «Всрментино» и на стакан, который тут же наполняет. Его ответ свидетельствует, что он польщен комплиментом:

— Да, в этом вся штука: удачная, мысль.

Вердзари под полями панамы выдерживает взгляд хозяина дома, присаживается и высоко поднимает стакан; затем с глубоким вздохом оглядывается вокруг и подхватывает фразу Де Витиса:

— …И не менее удачная мысль встретиться именно здесь. Поистине великолепное зрелище; таких видов на свете немного.

— Ну, зрелищ на свете достаточно, а вот замечательных людей не хватает…

— И поэтому надо, чтобы такие люди оставались в седле?

— Это надо не только им самим, но и тем, кто помогает им удержаться. — И, пристально глядя на собеседника, прокурор продолжает: — А может, я ошибаюсь? Впрочем, разрезанный плугом червяк прощает пахаря, как напоминает нам Блейк одним из своих жестоких изречений.

Вердзари молчит. Он посмаковал вино и теперь, растянувшись в шезлонге и слегка сдвинув панаму на лоб, ждет продолжения начатого разговора. И Де Витис после короткой паузы снова наполняет его стакан со словами:

— Впрочем, согласитесь, дело подошло к прямому столкновению, и на данном этапе неверно понятое чувство справедливости могло бы принести большой вред; но, к счастью, сейчас еще не слишком поздно, — и, повернувшись к обмякшей, не подающей признаков жизни фигуре в шезлонге, словно желая встряхнуть ее, восклицает: — Не так ли, Вердзари?

Вердзари откликается не сразу, однако вынужден приподняться. Он берет стакан, одним духом опорожняет его и, наконец, с пустым бокалом в руке, отвечает — негромко, неторопливо, как бы задумчиво:

— Отличное вино… совсем молодое, а крепость уже чувствуется. Его делала Этторина Фавити, верно? Скоро начнется сбор винограда, теперь совсем скоро.

Поставив стакан на столик, он поворачивается к прокурору и чуть охрипшим голосом произносит:

— Конечно, этот бедняга Конти…

Де Витис явно ждал этих слов, ибо его реакция мгновенная и жесткая:

— Бедняга — слово неподходящее.

Но тема эта небезразлична и самому Вердзари — он запальчиво бросает прокурору:

— Ну тогда, значит, простак… По меньшей мере наивный простак, вы должны признать это… Угодить в такую примитивную ловушку!

— Это слово мне тоже не нравится. Я не считаю простодушие смягчающим вину обстоятельством. За наивностью часто скрывается болезненное самомнение, возмутительное чванство. Эти простачки — люди опасные. Вечно угнетенные положением неудачников, они считают себя жертвами и потому нападают на всех и вся, надеясь хоть так привлечь к себе внимание… Конти — один из таких субъектов, спаси нас от них Господь… У них всегда наготове указующий перст и дежурное обвинение, но людям не нравится, когда напоминают об их слабостях. Мне кажется, при назначении на определенные должности не следует отдавать предпочтение слабонервным и взвинченным донкихотам.

Вердзари сидит молча, сраженный этим словесным залпом. Де Витис — самый настоящий фокусник, в его умелой интерпретации любое достоинство превращается в недостаток, и наоборот. Слушаешь его, и кажется, будто всякая ценность беспрестанно меняет знак: с плюса на минус, с минуса на плюс. Иначе он не был бы служителем Закона. Поэтому Вердзари решает выслушать его до конца. У этих людей всегда есть чему поучиться. Но Де Витис не уверен в произведенном эффекте и тем же тоном продолжает:

— Так называемые наивные люди гордятся этим трогательным эпитетом, словно почетным титулом, однако они бесхребетны и лишены чувства реальности. Они из породы мечтателей, а мечтатели — и это неопровержимо доказал нам Конти — бывают ужасны, когда ими вдруг овладевает желание действовать. Они нагибают головы, точно быки, и несутся вперед — жертвы собственного воображения. Разве не так? Наивность — отнюдь не невиновность; это единственный грех, который не прощается.