Смерть Хаоса - [30]

Утренние водные процедуры свелись к ополаскиванию лица, а бриться я не стал вовсе, разумно полагая, что на продуваемых ветрами горных дорогах потеть мне не придется. Разбросанные здесь и там снежные заносы заставляли вспомнить о близости зимы, хотя меня уверяли, что этот перевал, поскольку он находится далеко на юге, снегом не заваливает никогда. Во всяком случае, не заваливает надолго.

Мое внимание привлекло валявшееся в углу кедровое полено в треть локтя длиной и спана три в поперечнике: видать, кто-то счел этот обрезок слишком маленьким для костра. Согреваясь у догорающего огня, я достал нож и занялся резьбой: в этой области у меня нет больших достижений, так что попрактиковаться стоило.

Вскоре из-под моего ножа стали проступать черты человеческого лица, но чьего именно, так и осталось неясным: огонь догорел, и пришло время продолжить путь в Хидлен. Я застегнул плотную куртку и спрятал полено в седельную суму.

Гэрлок заржал. Вырывавшиеся из его рта клубы белого тумана смешивались со снежными хлопьями.

– Поехали, старина.

Дорога плавно шла на подъем, а снег валил все плотнее. Хотя у меня было ощущение, что серьезного усиления снегопада не произойдет, я все равно начал беспокоиться, ибо снег уже налипал на глину дороги, а придорожная трава и вовсе скрылась под белым ковром. Впрочем, при всем моем беспокойстве, Гэрлок продолжал переставлять копыта, и мы двигались на восток, покуда не добрались до перевала. Устраивать там привал я не стал – не только из-за снега, но и потому, что, как говорила Елена, дорога по ту сторону петляла еще пуще и спуск был много длиннее подъема. Мне вовсе не хотелось, чтобы усилившийся снегопад, в том случае если чувство погоды подведет, накрыл меня высоко в горах.

Снег валил все сильнее, но зато ветер стих, и хлопья падали почти отвесно. Теперь тонкое одеяло покрывало все вокруг, включая гриву Гэрлока, которую мне приходилось отряхивать.

Потом снегопад сошел на нет, но воздух остался неподвижным. Единственными звуками, нарушавшими царившую в горах тишину, были дыхание, мое и Гэрлока, да равномерный перестук конских копыт.

Через некоторое время на снежном ковре запестрели пятна валунов. Снег соскальзывал с кривых ветвей росших по краям горной дороги деревьев, главным образом кедров. Потом появился и ручеек; крохотный поначалу, он, по мере того как петляющая дорога спускалась все ниже, становился глубже и шире, пока не превратился в настоящую речушку.

Гэрлок заржал.

– Понятно, приятель, тебе пить хочется. Потерпи чуток, мы остановимся, но не здесь, а пониже. Там бережок не такой крутой.

Я направил Гэрлока к пологому, почти не заснеженному берегу. Остававшийся снег быстро таял, хотя солнце по-прежнему скрывалось за плотными серыми облаками.

Близ водопоя обнаружились следы бивуака, судя по всему, весьма давнего. Я подвел Гэрлока к речушке, и он жадно припал к воде.

– Поосторожнее, приятель. Вода очень холодная.

Я знал это и так, а когда коснулся поверхности, убедился в своей правоте: холод пробирал до костей. Но пусть и ледяная, вода в речушке была очень чистой и содержала лишь едва уловимый привкус хвойной смолы. Когда пони попил, я дал ему немного зерна, после чего забрался в седло и продолжил путь вниз, к Факлаару.

По мере продвижения на восток характер окружающей растительности менялся. Если на западных склонах Нижних Рассветных Отрогов росли главным образом приземистые, словно льнущие к красноватой глинистой почве и валунам кедры, то сейчас с дороги виднелись купы черных и белых дубов, порой перемежавшихся лоркенами. Здешние деревья с их ровными, крепкими стволами прекрасно подходили для плотницких и столярных работ. Я чувствовал, что иные из них очень стары, даже старше тех, что росли на Отшельничьем острове в лесах к югу от Края Земли, а ведь в тех лесах сохранились деревья, высаженные при Креслине и Мегере, легендарных Основателях. Хидленские деревья ощущались как еще более древние, хотя были далеко не столь высоки. Впрочем, старые леса Отшельничьего острова высаживали мастера гармонии, а это дало бы определенные преимущества любому растению.

Пока я размышлял о деревьях, облака над головой становились тоньше и к полудню, наконец, порвались, пропустив кое-где солнечные лучи.

XII Лавах, Слиго (Кандар)

Отдернув занавеску, закрывавшую стоящий у стены хижины грубо сколоченный книжный шкаф, человек в коричневом улыбается. Его взгляд скользит по корешкам, задерживаясь на каждом томе и словно впитывая и заголовки, и содержащееся в книгах знание.

– Сколько вы могли бы рассказать, – со смехом бормочет он. – Сколько расскажете, сколько уже рассказали. – Человек качает головой. – Как долго, как долго вы были сокрыты.

Сквозь находящееся возле неструганой двери полуоткрытое окошко доносится стук конских копыт. Саммел задергивает занавеску, идет к двери, открывает ее, выходит наружу и, остановившись на каменном крыльце, озирает маленькую речную долину, где располагается городок. Хотя Лавах больше похож на деревушку, чем на настоящий город.

Стоя на крыльце, он ждет, пока двое прибывших привязывают лошадей к коновязи, расположенной у ведущей к дому вымощенной едва отесанными камнями дорожке. Высокие тонкие облака превращают золотистый солнечный свет в серовато-белый.