Смерть геронтолога - [45]

– Почему так?

– Землю покинувший в беспокойстве – в беспокойстве пребудет. Спрашивается: как долго? Достаточно долго. Землю покинувший в ладу с миром обретет упокоение. Что значит: в ладу с миром? Это – в ладу с собой. Вопросы есть?

– Есть. Он тут один?

Хаим отвечает:

– Если бы! Нас много‚ да и пустых киосков достаточно. Для безумного Шмулика‚ который купил всех и продал всех. Для недостижимого Дуду‚ который скоро умрет: самое время – подобрать киоск и разложить товар. Для сына моего Ицика‚ если не утихнет.

– Этот утихнет‚ – обещает некто из глубин паланкина. – И довольно скоро. Ему послано. С уведомлением о вручении. "Тобой недовольны‚ Ицик..."

Шевеление в глубинах каравана. Шарканье подошвами. Нервный Ицик сползает с верблюда и осторожно приближается к киоску. Следы остаются на песке: бурые‚ розовые‚ светлосизые‚ в синеву с прозеленью.

– Близко не подходить‚ – просит горбун. – Чтобы не сдуть дыханием.

Беспокойный Хаим вглядывается в незнакомого мужчину‚ говорит неуверенно:

– Ему было сорок минут от роду‚ когда мне показали... Крохотный. Головка круглая. Ладошки розовые. Ухватился за палец – не отпускает... Но я торопился. В тот раз я куда-то торопился...

Всхлипывает:

– Это ты‚ Ицик?..

Ицик спрашивает недоверчиво:

– Где дед мой? Праведный Менаше? Возле которого всегда покой...

Возникает Менаше‚ словно вызванный настойчивым зовом: в цветных колыханиях‚ на краю миража‚ подошвами не тревожа пески. Возле него‚ перебирая тонкими ножками‚ горбится осел-недоросток с тяжеленной кладью на спине. Праведный Менаше мечтал в прежние годы‚ раскладывая по прилавку свеклу с капустой: "Насыплю полные мешки земли. Нагружу осла. И повезу по городам-странам‚ где страдает народ мой". – "Продавать?" – загорались соседи-торговцы. "Не продавать – раздавать‚ чтобы насыпали щепотку на глаза умершего‚ насыпали под голову – покоиться на святой земле. За этакое благое дело ангелы понесут на руках‚ чтобы не преломилась нога моя‚ не споткнулся осел мой". Так мечталось праведному Менаше‚ однако жизнь распорядилась иначе; ее‚ жизни‚ достало на прокорм детей с внуками‚ а на мечты не достало: творимому в мираже миражом оставаться. Праведный Менаше грустно вздыхает и завершает прежний рассказ‚ будто дома‚ на исходе субботы‚ когда на небе появлялись первые три звезды‚ сходились соседи‚ и он досказывал ту историю‚ в которой горькая правда замешана на иссушающей мудрости:

– Вернулась птица за третьим птенцом‚ подхватила его и полетела. На середине реки спрашивает: "Скажи‚ мой милый‚ когда я постарею и недостанет сил‚ ты тоже возьмешь меня под крыло и перенесешь через реку?" – "Нет‚ мама‚ – ответил третий птенец. – Как же я это сделаю? Ведь у меня будут собственные птенцы‚ – их я и понесу через поток". – "Дорогой мой! – воскликнула птица. – Ты единственный сказал правду". И перенесла его на другой берег..."

Менаше замолкает и вместе с ослом неспеша размывается в цветной взвешенности.

– Дед! – кричит Ицик и бежит к нему. – Можно к тебе? Можно с тобой? По городам-странам...

За Ициком бежит горбун:

– Не прикасаться! Не нарушать авторский замысел!..

Вот грустное и обидное: человек ест подобно скоту‚ выделяет отбросы подобно скоту‚ плодится и умирает наподобие скота. Вот славное и обнадеживающее: человек ступает как ангел‚ говорит как ангел‚ имеет разум подобно ангелу. Придет день – нервный Ицик отменит встречи‚ назначенные для того‚ чтобы купить всё и продать всё‚ отключит надоедливый телефон и ляжет в постель к жене своей Ципоре. Он погладит Ципору по плечу‚ а она проснется от позабытой ласки‚ теплая и доверчивая. Проведет рукой по спине‚ а она повернется к нему‚ готовая понять и принять. Прижмется плотнее плотного‚ как прижимался некогда к маме в поисках защиты‚ и на малое время Ципора станет его мамой. А потом она станет его женой‚ но они не будут спешить‚ заново знакомясь друг с другом‚ как в то‚ первое их обвыкание‚ когда лежало на полу белопенное платье возле кремового костюма с атласными отворотами‚ жгучие глаза в пол-лица глядели в доверчивой беззащитности. Те же глаза будут глядеть и на этот раз‚ как из манящей восточной сказки‚ и – словно в той сказке – Ицик обратится в могучего‚ великодушного шейха. Закружится по кровле танцующий демон крыш наедине с царственной радостью‚ а Ицик передаст Ципоре всего себя‚ сбереженного до нужного дня, получит ее такой‚ о которой не подозревал в суетной торопливости‚ соберет воедино и перельет в Ципору желание свое‚ преумноженное в глубинах тайников‚ нежность свою и ласку‚ чтобы приняла‚ преобразила в зримые формы‚ чтобы ребенок получился умным‚ красивым‚ удачливым‚ обогретым их чувством‚ ибо лаская Ципору в минуту зачатия‚ он обласкает и будущего своего сына. К его появлению Ицик купит лучшую краску с самыми лучшими кистями‚ в три слоя выкрасит стены с потолком‚ чтобы ребенка внесли в светлый дом. Крохотного. Круглоголового. С розовыми ладошками. Он ухватит отца за палец‚ и Ицик просидит возле него до вечера‚ утихая душой‚ а хотелось бы на всю жизнь. Имя ему дадут – Менаше...

7

Перерыв. Смена‚ возможно‚ декораций. Переодевание актеров для иного выхода. Кто он‚ творец миражей‚ поставщик мечтательных крайностей? На кого работает? Чьим желанием вызван к жизни? Вопрос вслух не задан‚ но разъяснение напрашивается‚ потаённому слову – неоглашённый ответ: "Сочинители миражей‚ музыки-художеств – посланцы иных сфер‚ существа с содранной кожей‚ чтобы острее воспринимать в обилии помыслов; надобность в их творениях – к расширению просторов духа". – "Знают ли сочинители о своем назначении?" – "Угадывают". – "Хотят ли туда‚ откуда присланы?" – "Очень даже хотят". – "Берут их?" – "Кое-кого берут. В зрелые еще годы. Оставляемые обрастают кожей‚ становясь неспособными к миражам‚ и доживают тут – в горестях‚ болезнях‚ иссушающей безвестности".