Смерть дикаря - [4]

«Мой возлюбленный Роллан!

Пишу к тебе в три часа ночи, пока спит мой тиран и все, меня окружающее.

О, мой небесный ангел, над нашими головами бушует буря, и судьба завидует нашему счастью…»

— О-го, нет ли каких-нибудь новостей? — подумал Роллан.

«Вчера я поступила очень неосторожно, написав тебе собственноручно… безумная я, безумная, ты сказал мне, что сжег мое письмо, но ты не сжег конверта, и он попал в руки графа… муж узнал мой почерк. Он приехал вне себя домой от ярости, когда я только что успела воротиться от тебя… О, я думала, что он убьет меня… однако же у меня достало духу солгать, отпереться от всего, сослаться на случайность, что женские почерки бывают иногда похожи друг на друга…

Наконец он поверил мне, но потребовал от меня, чтобы я написала тебе приглашение на завтрашний вечер к чаю.

Он намерен подсматривать, следить за нами…

Роллан, друг мой, будь же тверд, показывай ко мне равнодушие, как будто ты никогда и не видал меня. Я же со своей стороны клянусь, что моя наивность, осторожность и холодность будут больше чем великолепны. О, мы будем спасены, если ты только будешь столь же тверд, как и я…

Прощай, до завтра… или нет, завтра я буду для тебя чужою, совершенно чужою, — но это только до первого удобного случая, когда мы будем иметь возможность остаться с тобой наедине…

Прощай, я люблю тебя…»

Письмо, разумеется, было без подписи. Роллан, как самый отвратительный фат, подал его Октаву.

— Честное слово, — проговорил Октав, — я охотно отдал бы мисс Элен — мою ирландскую кобылу — за то, чтобы быть завтра вечером у графа Артова. Мне, по правде сказать, очень любопытно знать, как ты будешь вести себя там.

Раздался еще звонок, и камердинер вошел снова с другим письмом.

Оно было запечатано печатью с гербом графа Артова и написано рукою Баккара.

— Какая, право, досада, — заметил опять Октав, — что я не знаком с графом… мне так хочется посмотреть.

Ровно в девять часов вечера виконт д'Асмолль и маркиз де Шамери выехали из Вернэльской улицы в отель графа Артова.

— Откровенно говоря, милый Альберт, —сказал Фабьен дорогою, —если бы я не боялся возбудить подозрения бедного графа, я ни за что бы не поехал к нему и, конечно бы, сослался на мигрень нашей дорогой Бланш.

— Отчего это? — спросил наивно Рокамболь.

— Да очень просто — ехать к графу для меня теперь истинное наказание, а целовать руку его жены — одно постыдное лицемерие.

— Следовательно, по-твоему, не следует никуда и ездить?

— О, ты и не думаешь, как я глубоко верил раскаянию этой женщины, как веровал в нее, как чтил эту высокую добродетель, отделившуюся от грязи, как отделяется алмаз от углерода, и что же, через десять минут мне придется стать с ней лицом к лицу и смотреть на ее раскаявшееся лицо и при этом думать: «Эта женщина — воплощенная ложь!»

— Граф — человек безукоризненный во всех отношениях, — проговорил Рокамболь, — и его жена, вероятно, сумасшедшая, если не любит его…

— И предпочла ему этого болвана де Клэ! — добавил Фабьен с горечью.

Карета остановилась у подъезда. Лакей в графской ливрее с гербами поспешно отворил дверцу кареты и откинул подножку.

Молодые люди поднялись по парадной лестнице и вошли в гостиную.

Эта огромная комната с темными обоями и темными картинами испанской и фламандской школ освещалась только двумя лампами под матовыми шарами, которые стояли на камине. Эти лампы вместе с двумя свечами, горевшими на пианино, распространяли в этой комнате какой-то таинственный полусвет. По простой ли случайности или так было подстроено — но освещение это не позволяло Фабьену и Роллану де Клэ приметить маленькой разницы в лице мнимой и настоящей графини Артовой.

Когда виконт д'Асмолль и Рокамболь вошли к графине, то она сидела около рабочего столика в обществе семи или восьми персон.

Баккара рассказывала герцогу де Шато-Мальи про некоторые особенности русской жизни.

Граф Артов сидел на диване и разговаривал вполголоса с одним из гостей.

Он поспешно встал, услышав доклад о виконте д'Асмолле и маркизе де Шамери, и пошел им навстречу.

— А, милости просим, дорогой Фабьен! — сказал он виконту. — Графиня уже думала, что вы нас забыли и не приедете, а ей очень хочется видеть вас…

— Графиня слишком любезна, — заметил Фабьен и, подойдя к Баккара, поцеловал ей руку.

— Любезный виконт, — сказала она, — вы, как видно, сделали очень много хорошего с прошлого года.

— Я женился, позвольте представить вам моего шурина маркиза де Шамери.

Несмотря на свое обычное хладнокровие и самообладание, Рокамболь слегка вздрогнул; он невольно боялся встретиться со взглядом графини. Но он стоял в тени и к тому же великолепно изменил свою наружность и голос.

Баккара взглянула на него совершенно равнодушно, поклонилась и повернулась к двери, откуда входило совершенно новое лицо.

При виде его, при его имени Фабьен содрогнулся — это был Роллан де Клэ.

Он вошел проворной непринужденной поступью и поклонился графине.

Граф пожал ему руку и тихо сказал:

— Здравствуйте, мой противник в картах, вы очень любезны, что пожаловали к нам.

Роллан взглянул на графа, и ему показалось, что взор его был холоден, как клинок шпаги, и несмотря на то, что он был храбр, ему вдруг сделалось страшно, и его тайный страх укрепил в нем решимость согласоваться с секретными наставлениями полученного утром письма. Он поклонился графине и, сказав ей какой-то уже давно избитый комплимент, отошел в сторону.