Смерть ангела - [2]
«О вы, угнетенные люди! — вскричал он. — Как можете вы переживать столько горестей, будучи так утомлены ими? О, как можете вы доживать до старости, когда круг спутников вашей юности разрознивается и наконец совсем разрушается; когда гробы ваших друзей углубляются в землю, как ступени к собственному вашему гробу; когда старость распростирается над вами, подобно сумеркам немого и мрачного вечера над охлажденным полем битвы. О вы, бедные человеки, как ваше сердце можешь сопротивляться всему этому?»
Тело героя, которого душа отлетела, поместило кроткого ангела среди людей ожесточенных, среди их неправд, среди судорог порока и страстей. Его чресла были препоясаны колючим поясом, которого иглы так ужасны и который сильные земли всегда сжимают теснее и теснее, он видел как когти геральдических животных вонзаются в свою жертву, лишенную перьев; он созерцал земной шар, исчерченный во всех направлениях и покрытый черноватыми кругами пороком, этим исполинским змеем, который погружает свою ядовитую голову в недра человека и скрывает ее в них совершенно… Ах, тогда-то это чувствительное сердце, которое, во время своего бессмертия, покоилось только среди ангелов, пылавших любовью, должно было пронзишься едкими стрелами злобы, и тогда-то эта святая и любящая душа должна была трепетать от ужаса при мысли о внутреннем терзании. «Увы, — говорил он, — смерть человека ужасна!» Но это не была еще смерть, потому что никакого ангела не показывалось.
Наконец, в несколько дней устал он от жизни, которую мы переносим полвека, и начал вздыхать о своем возвращении. Заходившее солнце манило его братскую душу; вопли, выходившие из его разбитой груди, истощили его горестью. Когда пламенные лучи вечера отражались на его бледных ланитах, он направлял свои шаги к кладбищу этой зеленеющейся пристани жизни; там были размещены, в последовательном порядке, оболочки всех прекрасных душ, некогда разоблаченных им.
Он садился с каким-то неопределенным и меланхолическим желанием на обнаженный гроб той, которую любил выше всякого выражения, на гроб своей схороненной невесты, и смотрел на бледневшее заходящее солнце. На этом обожаемом гробе он рассматривал свое болезненное тело и говорил самому себе: «Ты лежало бы здесь, слабое тело, и не чувствовало бы никаких горестей, если бы я не держал тебя в равновесии, как статую на ее основании!» Тогда он размышлял с умилением о трудной жизни людей, а судорожный ощущения его ран показывали ему страдания, которыми люди покупают свою добродетель и свою смерть и от которых он сам пощадил благородную душу, обитавшую в этом теле. Добродетель людей тронула его глубоко, и он с бесконечною любовью плакал о людях, которые, несмотря на повелительный голос собственных своих нужд, при мрачных облаках, сгущающихся вокруг них, за необозримым туманом, помрачающим жесткий и трудный путь жизни, не только не совращают своих взоров с высокой звезды долга, но еще с любовью простирают свои руки к мучимым сердцам, которые представляются им в этих мраках и вокруг которых ничего не блестит, кроме разве надежды, подобно солнцу этого старого мира, лечь и успокоишься здесь, долу, чтобы встать на нового мира горизонте. Тогда чрезмерность его упоения раскрывала его раны, и кровь, эта слеза тела, лилась из его сердца на обожаемый гроб его возлюбленной. Его глаза, орошенные слезами, исторгаемыми упоением, отражали умирающие огни солнца, подобно вздувшемуся морю, звуки отдаленного эха перекликались в этом влажном блеске, как будто земля проходила вдалеке в отзывающийся эфир. Потом мрачное облако, или, лучше сказать, короткая ночь осыпала его своим усыпительным маком. Наконец лучезарное небо полуоткрылось и разлило волны света, тысячи ангелов заблистали. «Возвратись, — вскричал он, — обманчивый сон!» — Но ангел первой минуты приблизился к нему, весь в лучах, и давая ему поцелуем знак, сказал: «Это точно смерть, мой вечный брат и небесный друг!» — Молодой человек и его возлюбленная повторили эти слова тихим голосом.
<1835>
В романе немецкого писателя Жан-Поля Рихтера (1763–1825), написанного с причудливым юмором и неистощимым воображением, проникнутым сочувствием к обездоленным, создана выразительная картина жизни феодальной Германии конца XVIII века.
После триумфальной премьеры трагедии «Ромео и Джульетты» неизвестная знатная дама пригласила Шекспира на свидание в парке Виндзорского замка… Перевод Селиванова из журнала «Телескоп», 1835, № 13. На обложке — иллюстрация к книге «Love-Knots and Bridal-Bands: poems and rhymes of wooing and wedding, and valentine verses» (1883).
Жан-Поль Рихтер (1763–1825), современник И. В. Гёте и признанный классик немецкой литературы, заново открытый в XX веке, рассматривал «Грубиянские годы» «как свое лучшее сочинение, в котором, собственно, и живет: там, мол, для него всё сокровенно и комфортно, как дружественная комната, уютная софа и хорошо знакомое радостное сообщество». Жан-Поль говорил, что персонажи романа, братья-близнецы Вальт и Вульт, – «не что иное, как две противостоящие друг другу, но все же родственные персоны, из соединения коих и состоит он». Жан-Поль влиял и продолжает влиять на творчество современных немецкоязычных писателей (например, Арно Шмидта, который многому научился у него, Райнхарда Йиргля, швейцарца Петера Бикселя). По мнению Женевьевы Эспань, специалиста по творчеству Жан-Поля, этого писателя нельзя отнести ни к одному из господствующих направлений того времени: ни к позднему Просвещению, ни к Веймарской классике, ни к романтизму.
Издание является первым полным переводом на русский язык известного эстетического произведения немецкого писателя конца XVIII — начала XIX в. Жан-Поля. Наиболее ценные и яркие страницы книги посвящены проблемам комического, юмора, иронии. Изложение Жан-Поля, далекое от абстрактности теоретических трактатов, использует блестящую и крайне своеобразную литературную технику, присущую всем художественным произведениям писателя.Для специалистов-эстетиков, литературоведов, а также читателей, интересующихся историей культуры.
Жан-Поль Рихтер (1763–1825), современник И. В. Гёте и признанный классик немецкой литературы, заново открытый в XX веке, рассматривал «Грубиянские годы» «как свое лучшее сочинение, в котором, собственно, и живет: там, мол, для него всё сокровенно и комфортно, как дружественная комната, уютная софа и хорошо знакомое радостное сообщество». Жан-Поль говорил, что персонажи романа, братья-близнецы Вальт и Вульт, – «не что иное, как две противостоящие друг другу, но все же родственные персоны, из соединения коих и состоит он». Жан-Поль влиял и продолжает влиять на творчество современных немецкоязычных писателей (например, Арно Шмидта, который многому научился у него, Райнхарда Йиргля, швейцарца Петера Бикселя). По мнению Женевьевы Эспань, специалиста по творчеству Жан-Поля, этого писателя нельзя отнести ни к одному из господствующих направлений того времени: ни к позднему Просвещению, ни к Веймарской классике, ни к романтизму.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.