Смелая жизнь - [69]
Французские драгуны не теряли времени даром. С быстротою ветра мчались они за маленьким отрядом, размахивая палашами[69], выкрикивая что-то осипшими голосами, не то понукая коней, не то предлагая сдаться. Надя мчалась чуть живая, трепещущая, растерянная, как никогда. Мысль о смерти казалась ей теперь, именно теперь, такой немыслимой и ужасной. А между тем смерть стояла к ней ближе, чем когда-либо, в эту минуту. Она была буквально за плечами девушки в лице не отстающих ни на шаг французских драгун. Почему-то ей вдруг представился их большой сарапульский дом на Каме, их старый, с тенистою аллеей сад, нянька Наталья с маленьким Васей на руках и она, Надя, крошечная девочка в белом платьице, со смело раскрытым пытливым взором…
«Это смерть, это смерть! Они изрубят меня, как изрубили только что несчастного Торнези!» – выстукивало сердце смуглой девушки.
Взволнованное воображение напоминало ей такую же бешеную скачку в далеком лесу Фридланда на драгоценном Алкиде. Но Зелант не Алкид, и Алкид не Зелант. Тот бы вынес на своем крупе свою госпожу, а этот…
«Это смерть, это смерть!» – выстукивает все сильнее и сильнее неугомонное сердце, и Надя, не отдавая себе отчета, забрасывает саблю за плечо, на спину, как бы отражая невидимый удар.
– Скорее! Скорее, ради Бога! – несется призывный крик ей навстречу, и она видит Линдорского, скачущего ей на выручку со своим эскадроном.
Вот они близко… вот промчались мимо ее взвода… Что-то роковое, страшное случилось за ее спиной. Французы сшиблись с эскадроном Линдорского… В воздухе загрохотало, застонало и зазвенело позади Нади… Не то лязг сабель, не то человеческий вопль…
Она закрыла глаза и врезалась в ряды своего эскадрона, ощущая холодные капли пота, выступившие на помертвелом лице.
– Ты спасся чудом! – встретил Надю не менее ее самой взволнованный Подъямпольский. – Ах, Александров! Это была ужасная минута!.. Я не знаю, почему мне кажется, если тебя убьют – это будет величайшим преступлением в мире, как если бы убили невинного ребенка! И смерть твоя падет тяжелым камнем на наши головы. Когда ты мчался, преследуемый врагами, мне ты казался овечкой, за которой гонится голодная стая волков!
И Подъямпольский взглянул в бледное лицо Нади взором, полным сочувствия и ласки.
А бой гремел и стонал по-прежнему. Русские и французы рубили и кололи с одинаковым рвением под неутомимый грохот канонады и умирали безропотно и бесстрашно, одни, защищая священное право любимой Родины, другие в угоду ненасытного и кровожадного императора.
Глава IV
Опять Зося. – Бородино. – Контузия. – Грезы и действительность
Смоленск пылал. Жители поджигали свои дома и торопливо покидали город.
По одной из главных улиц скакал молоденький ординарец с закоптелым от порохового дыма лицом. Он подлетел на своем взмыленном коне к зданию штаб-квартиры, бросил поводья подоспевшему вестовому и, наскоро спросив у него, где находится барон Штакельберг, командир литовцев, прошел в горницу.
Барон почти одновременно с ним вышел из внутренней комнаты.
– Я прислан от ротмистра Подъямпольского, – отрапортовал молоденький ординарец. – Имею честь доложить, что эскадрон занимает крайне невыгодную позицию… Пули перехватывают через прикрытие Бутырского полка и вырывают людей из строя…
– Ходили в атаку? – не выслушав до конца, спросил генерал.
– Так точно, ваше превосходительство, и неоднократно! Но теперь бездействуем и стоим в ожидании повелений. Что изволите приказать, ваше превосходительство?
Штакельберг поморщился, потрогал себя за щеку, как будто у него болели зубы, и кратко бросил:
– Поручик Александров?
– Так точно, ваше превосходительство!
Барон взглянул в самые глаза Нади, потом сердито сморщился и почти в голос прикрикнул, внезапно раздражаясь:
– Стоять! Стоять на месте! Стоять во что бы то ни стало! Так и передайте ротмистру!
Надя наклонила голову, щелкнула шпорами и, сделав налево кругом, вышла из горницы.
В ту минуту, как она садилась на лошадь у крыльца штаб-квартиры, на двор въехала коляска, и дама в черном платье легко выпрыгнула из нее.
Что-то знакомое показалось Наде в тонкой, миниатюрной фигурке дамы, в лице, скрытом густой вуалью.
Вновь прибывшая тоже заметила уланского офицера и быстро приблизилась к Дуровой.
– Скажите, господин поручик… – начала она.
И вдруг лицо ее вспыхнуло под вуалью, а глаза радостно заблистали.
– Надя! – вырвалось из груди вновь прибывшей.
– Зося! Здесь? Каким образом?
И Надя схватила и крепко пожала руки Линдорской.
– Ах, Надя! – со слезами на глазах прерывающимся от волнения голосом произнесла Зося. – Я не могла больше выносить неизвестности!.. Это ужас что такое! Не знать, что происходит с Казимиром… и с тобою… О, какой ужас! Я не выдержала и приехала сюда. Буду просить командира позволить мне следовать за полком. Я познакомилась с ним на балу в Закрете и думаю, он мне не откажет в такой ничтожной просьбе, а тем более когда узнает, какой утомительный путь совершила я из Вильно, по дороге, занятой французскими войсками… Одна как перст, и… О, Надя! Надя!
И молодая женщина всплеснула руками и горько заплакала.
Наде было бесконечно жаль Зосю, но помочь ей она была не в силах.
