Смелая жизнь - [42]

А французы гонятся по пятам, наступают. Миг – и молодцы коннопольцы повернулись лицом к настигшему их врагу. Миг, другой – и рукопашная схватка вновь закипела с удвоенной отчаянной силой. И не битва уже, а ад, настоящий ад, которого до самой могилы не забудут участники этой битвы.

– Держись, Вышмирский! – словно сквозь сон, слышит молодой поляк.

И в ту же минуту что-то, слегка задев его по голове, со всею силою опускается на плечо. Жгучая острая боль у ключицы почти лишает его сознания.

– Я ранен! Я умираю! – лепечет несчастный мальчик, и, как в тумане, перед ним проносятся суровые, сосредоточенные красные лица в неприятельских киверах. «Нет, я жив, слава Богу!» – соображает он в секунду, видя подле себя черное от дыма, все забрызганное кровью, хорошо знакомое лицо Нади.

– Ты ранен, Юзеф? – слышится ему сквозь шум битвы. – Он чуть не отхватил тебе голову, проклятый! – И она с неистовством ударяет пикой плашмя что-то бьющееся по земле.

Это французский гусар, выбитый из седла; Юзеф его узнает сразу; это тот самый, что скакал сбоку неприятельского взвода и направлял свой палаш на голову его, Вышмирского.

«Если б не Дуров, – с трудом соображает мальчик, – лежать бы мне теперь на месте этого французика…»

И разом его охватывает безумный восторг. Дуров спас его! Дурову он обязан жизнью!

– Саша! Саша! – кричит он в каком-то исступлении. – Ты спас меня, спасибо!

Но его нет уже подле, этого безумца Саши. Где он?

Юзеф с беспокойством оглядывается на всем скаку. Неприятеля нет… Он отстал, наконец измученный преследованием… Но нет и Дурова, его спасителя Саши… Где же он?… Ужели?…

Страшная догадка молнией прорезывает мозг Вышмирского: ранен, убит, затоптан конями? Но собственное страдание мешает ему сосредоточить свои мысли на друге. Адская боль в плече заслоняет собой все остальное. Вышмирский зажимает рукой рану и несется вскачь по направлению вагенбурга, обессиленный страданием и потерей крови.

Рожок горниста все еще трубит отступление, и его ужасные звуки разрывают сердца побежденных. Надя не скачет уже, как раньше, сбоку своего взвода, рассеянного и уничтоженного почти совсем. Она сидит как вкопанная на своем Алкиде, в стороне от догорающей битвы… В ее растерзанном сердце тоска, смертельная, непроглядная…

А еще так недавно это сердце ликовало после славной Гутштадтской битвы!..

Они отступают, они, русские, – герои, дети и ученики бессмертного Суворова!.. О ужас, ужас!..

А кругом нее все трупы, трупы… Сильнее других досталось молодцам коннопольцам в этой битве. Более половины полка осталось на кровавых полях Фридланда.

Вон лежит неподалеку от Нади молодой курносый солдатик. Грудь прострелена навылет, глаза широко открыты, губы улыбаются страшной, мертвой, дикой улыбкой… Знакомая улыбка, знакомое лицо… Да это тот, что спорил с вахмистром о том, что ему «не можно умирать», что у него жена, дети… Бедный! Бедный! Рядом, раскинув широко руки, лежит суровый Дмитрякин, вахмистр 3-го эскадрона, который еще так недавно бранил Надю под Гутштадтом.

«Куда лезешь, постреленок! За чужим эскадроном прет в атаку… Отвечай потом за них…» – слышится, как сквозь сон, Наде знакомый голос.

Бедный суровый эскадронный дядька! Не будешь ты больше ворчать и бранить ее, Надю!..

А это что? Вон там, среди поля! Или она грезит, ошеломленная, обессиленная битвой и отступлением?

И Надя хватает себя за голову, чтобы убедиться, что она не спит и не грезит. Что за странность! По полю вертится и кружит какая-то странная фигура. Это улан-коннополец в солдатской шапке с залитым кровью лицом. Он, точно безумный, вертится на месте, поминутно выкрикивая что-то и размахивая во все стороны руками. Вот он пришпорил коня и несется вперед, прямо на неприятелей, с тем же странным безумным криком.

– Стой, улан! Куда ты? Там смерть!

Но улан и усом не ведет, как говорится, и в ответ на громкий крик Нади пришпоривает лошадь и несется все вперед и вперед.

В одну минуту Надя уже подле него.

– Там неприятель! Куда ты скачешь, безумный? – хватая повод его лошади, выкрикивает девушка.

И впрямь безумный! Какое страшное лицо, какой дикий, ничего не выражающий взгляд!

– Не-прия-тель, го-во-ришь ты? – лепечет он бессвязно, впиваясь этим своим ничего не выражающим взглядом в лицо Нади. – Вздор, не неприятель, а капуста… Капуста, что Мотря на рынке купила… Сочная, хорошая… И на плечах капуста… – дотрагиваясь до своей окровавленной головы, прибавляет он неожиданно.

Теперь Надя уже не сомневается, что имеет дело с горячечным… Она быстро обматывает повод саврасого уланского коня вокруг своей руки и, поддерживая одной рукой раненого, скачет с ним во весь опор к реке, чтобы дать несчастному возможность освежиться и обмыть рану.

А кругом них по-прежнему кипит, свистит и грохочет битва, по-прежнему кровь льется рекой и поле устилается все новыми и новыми трупами. Русские отступают, но дорого обходится это отступление победителям-французам. Каждый шаг, каждые полшага сопряжены с битвой, ужасной и кровопролитной. Повсюду девушке и ее обезумевшему спутнику попадаются мертвые тела, страшные, обезображенные, с оторванными руками и ногами, с выпавшими внутренностями, с выглядывающим из раскроенного черепа мозгом…