Смелая жизнь - [19]
– Моя фамилия – Дуров.
Слава Богу!.. Ни на одном лице здесь сидящих офицеров не выразилось удивление. Никому из них, очевидно, не знакомо имя сарапульского городничего.
– А ваше имя? – продолжал спрашивать полковник, уже с явным доверием и лаской поглядывавший на отважного мальчика, стоявшего перед ним.
«Надя»… – хотела было по привычке ответить Надя, но мигом опомнилась и прикусила язык.
В одну секунду почему-то перед ее мысленным взором промелькнул ясный, жаркий полдень в Малороссии… Узкий извилистый Удай… Толпа босоногих девчат, улепетывающих от нее, панночки или, вернее, от страшной гадюки, извивающейся в ее руках, и в раздвинувшихся прибрежных кустах осоки – высокий статный черноглазый Саша Кириак.
Где он теперь, этот необычайный, совсем особенный мальчик, который так пришелся по душе ей, Наде? Чувствует ли он, гадкий, милый насмешник, что его маленькая приятельница добилась-таки своего? И, задумавшись на минуту над милым воспоминанием, Надя твердо произнесла, глядя своими черными честными глазами в острые глаза полковника:
– Мое имя Александр, а по батюшке – Васильевич.
– Ого! – вскричал, окончательно развеселившись, Борисов. – Да вы родились под счастливой звездой, Александр Васильевич, нося имя бессмертного своего тезки![17] От души желаю, чтобы хотя отчасти вы были похожи на него. Ну а теперь пожалуйте-ка к нам да закусите хорошенько. Вы, чай, устали с дороги?… Щегров! – приказал Борисов своему молодцеватому вестовому. – Подыщи-ка конька между нашими запасными лошадьми для нового казака.
– Ах нет! Пожалуйста, позвольте мне остаться с моим Алкидом, – живо воскликнула Надя, успевшая уже было усесться за стол между седым есаулом и молоденьким хорунжим. – Я не могу с ним расстаться ни за что на свете!
– И то правда, – произнес Степан Иванович, – у вас ведь есть конь, юноша, и не конь даже, а восьмое чудо мира, если верить Вакуле, – махнул он в сторону Щегрова, все время стоявшего навытяжку у дверей.
– Конь знатный, что и говорить, ваше высокородие! – отозвался старый казак.
– О да, мой Алкид – прелесть! – блеснув глазами, воскликнула пылко Надя.
– Браво, молодой человек, браво! – одобрил старый есаул, с явным сочувствием оглядывавший Надю из-под своих нависших бровей во все время ее допроса. – Сильная привязанность к лошади есть лучшая рекомендация кавалериста!
Он и не подозревал, старый воин, каким ярким отзвуком прозвучала его похвала в трепетном сердце казака-ребенка.
– Ну, познакомьте нас со своим сокровищем, – чуть усмехаясь под своими сивыми усами, добродушно произнес полковник. – Нет, нет, не теперь только, – проговорил он поспешно, видя, что Надя вскочила уже из-за стола, готовая бежать по его желанию. – Закусите как следует, чем Бог послал, а в это время и вашему коньку зададут корму. Не правда ли, Щегров? – снова обратился он к старому казаку.
– Так точно, ваше высокородие! – отрапортовал тот и мигом скрылся за дверью, с целью исполнить приказание начальника.
Надя еще раз благодарно взглянула на полковника и принялась за еду.
Глава VI
Новый друг
Сентябрьские дни коротки и недолговечны… А первый день, проведенный Надей среди казаков, показался ей одним сплошным коротким мигом… Офицеры как-то особенно задушевно и просто отнеслись к новому товарищу. Они расхваливали ее Алкида и долго любовались молоденьким всадником, с легкостью птички впорхнувшим в седло… И во весь день не нашлось минуты у девушки, чтобы как следует сосредоточиться на своем новом положении и вникнуть в него. Зато, когда незаметно подкравшаяся ночь снова окутала окрестность, когда во всех избушках замелькали огни и послышалась громкая команда: «На конь!», сердце Нади впервые сжалось в груди.
С этим роковым «на конь!» все старое, прежнее, худое и хорошее, все, наполнявшее до сих пор ее жизнь, как бы разом отпадало от нее и уходило куда-то далеко-далеко…
«Еще не поздно, – говорил девушке какой-то внутренний голос, – одумайся, вернись! Подумай, что ждет тебя в будущем! Сможешь ли ты совладать со своей женской слабостью в трудных походах и на ратном поле? Ты, привыкшая спать на мягкой постели, есть с серебра, ты, нуждающаяся в родной заботе и ласке… Дитя! Дитя! Брось свои тщеславные мечты, вернись в отцовский дом, пока еще не поздно! Не для тебя, слабой, юной девочки, почти ребенка, суровая доля солдата!»
«Что это, Боже мой! Я, кажется, колеблюсь? – с ужасом спрашивала сама себя Надя. – Какой позор! Какое малодушие! Боже мой, помоги мне, укрепи меня! Господи, поддержи хоть ты меня, ты, могучая, сильная, мужественная Жанна!»
Тут ее мысли были прерваны звуком сигнального рожка, выигрывавшего поход. К ним присоединились трубы, послышалась мелкая, частая дробь барабана. И все это покрылось могучим и сильным, уже знакомым Наде голосом, выкрикивающим мощным басом слова команды: «Справа по три заезжай!» Сотни выстроились в одну минуту, и весь полк стройным шагом двинулся вперед.
И в ту же минуту в первых рядах, где ехали песенники и музыканты, послышались звуки заунывной казачьей песни.
«Душа добрый конь…» – выводили сильные молодые голоса, и каждый звук, каждая строфа этой несложной, но глубокой по своему смыслу песни невольно западала в чуткую душу Нади. Что-то сладостно-печальное и в то же время бесконечно-удалое чуялось в ней. Она говорила, эта песня, и о синем, тихо плещущем Доне, и о ярких пышных станицах, тонувших в зелени виноградников, и о чернооких казачках, поджидающих своих мужей, отцов и братьев в вольных южных степях, поросших золотистой пшеницей и кукурузой… Но больше всего звучала эта песня любовью к коню, этому верному товарищу-другу каждого казака. Ему-то и посвящалась она, этому бессловесному четвероногому товарищу по брани и походу, по ратному полю и мирной станичной жизни, делившему со своим всадником и голод и жажду, и труд и усталость, и сладкий непродолжительный отдых.
