Смех под штыком - [21]

— Тсс… — перебила Георгия Анна. — Вам бы на коне скакать, шашкой размахивать. Здесь другие задачи…

— Почему здесь нельзя? Илья, сказани, — перебил ее Георгий. — За городом на склад оружия наскочили — и вооружились. Потом в городе налет на какой-нибудь штаб. Вот-то нашумели бы!

— Вы лучше утробным голосом говорите, — рассмеялась Анна, — а то вас за окном слышно… На отряд не так-то легко найти смельчаков. Вашему брату по улицам без оружия ходить — и то каждый день приключения: то облава, то проверка документов. Зато нам работать! Едешь в поезде — офицеры ухаживают: то на вокзал сбегает купить чего-либо, то пудовую корзину с воззваниями поднесет. А ты еще подшутишь, попросишь поставить ее на верхнюю полку. Ха! ха! ха! Даже моя седая прядь волос им нравится: говорят, что пикантно, верно, кто-то из-за меня застрелился. — И расхохоталась снова. — Разве они могут думать, что я — большевичка. Они представляют их с хриплыми, пропившимися голосами, со свалявшимися волосами… — и серьезно добавила: — А мне говорили еще на Украине, что на мне уже есть отпечаток советского: резкие движения, широкая торопливая походка..

— А с пропиской как? — вспомнил Илья.

— Как будто все хорошо: никто не приходил, слежки не видно. Хозяйка о вас самого лестного мнения. Однако мне надо торопиться.

Она быстро накинула на себя пальто, подбежала к зеркалу на угловом столике и начала прилаживать белую вязаную шапочку. Георгий тем временем уже оделся.

— А ты куда? — грубовато бросил ему Илья. — Не успел приехать — и уже потянуло.

— А раньше?.. — виновато улыбнулся, сверкнув белизной зубов, Георгий.

— К курсисткам?..

— А хоть бы и так, — и метнулся к выходу. Анна шикнула вслед:

— Нельзя вместе выходить… Ну, хорошо, только вы не подходите ко мне на улице.

Вышли. Илья перешел в свою комнату, прилег на кровать.

Пустое дело, казалось, прописка, а сколько возни было, даже выезжали из города. Илья никак не мог примириться со своим паспортом. Смывал подписи раствором марганцево кислого кали и кислотами, подписывался, снова смывал, затем для отвода глаз обрызгал его, старательно вывалял в грязь — паспорт стал хуже, чем был. Тогда Илья в отчаянии бросил возню с ним, взяв пример с Георгия, который брал на ура и оставил свой паспорт в девственной чистоте.

Снова работа: хождение по собраниям, заседаниям, кое-какие встречи. Георгий льнет к Илье, ходит с ним по городу обнявшись; одного не узнают — по другому догадаются. Но ребята все-таки осторожны: в столовые заглядывают лишь в глухих местах, с опаской; через Садовую только прошмыгивают темным вечером. Однажды набрались задора и сходили в театр на Садовой. Так странно было смотреть на здоровенных красивых мужчин, выбрыкивающих на сцене, это в восемнадцатом году. А в общем — понравилось ребятам: весело, отдых; сходили еще раз. Георгий совсем расхрабрился; дошатался, что нарвался на знакомого юнкера. Поздоровались, поговорили. Тот улыбается: «Что же, отвести?» А Георгий смеется: «А раньше: я студент, на лекции хожу». Что он — студент, это знал и юнкер, да какой студент — московский, математик, а здесь трупы режут. Махнул рукой: старая закваска школьная еще не выдохлась: стыдно выдавать.

Тут облавы замучили. Все ищут большевиков, ищут дезертиров; ведут «героическую» борьбу с уголовщиной, которой расплодилось, как блох: сколько богачей сбежалось, сколько капиталов стеклось сюда. Вечерами, ночами на окраинах — стрельба; гоняются друг за другом: военные за шпаной и шпана за военными. Облавы днем, на улицах, останавливают трамваи. И везде спрашивают документы.

Тонкая вещь эти документы. Без конца меняются печати, особенно всевеликого: то голый казак сидит на бочке, то олень бежит и выступает у него правая нога, а потом заменят с левой выступающей ногой. Уследи тут, не нарвись. Подпольники не отстают: пара дней — и печати обновились.

Требуют облавы документы и обыскивают: оружие собирают. Подпольники безоружны: почти ежедневно нарываются на облавы. Остается больше сидеть дома.

Хозяйка гостеприимная, прощупывает ребят: нельзя ли от них поживиться. Чуткая — время без часов определяет. Перезнакомились ребята с барышнями, Анной и Еленой — два студента, две курсистки, четыре новых имени, — как бы не спутать. У Георгия, оказывается, дядя в Италии, у Ильи — бабушка в Полтаве, тоскует по нем. И хозяйка будто верит: ребята денежные. А они проедают деньги, переданные Илье матерью. Пришлось бы им дуэтом насвистывать на содержании в 500 рублей, когда фунт хлеба стоил 80 копеек, когда деньги вылетали на каждом шагу. На базар за продуктами ведь не ходили, перебивались больше на колбасе, сыре да простокваше из магазинов; другой раз на извозчике проносились с молитвой за здравие. Летят деньги, а нужно и в запасе иметь на случай ареста, чтобы откупиться еще на улице. Короче — хозяйке не перепадает особенно; ребята плачутся: времена настали — ни связи, ни проезда — деньги от родных все запаздывают.

Тревога.

В шесть вечера должно было состояться заседание в Нахичевани, на углу, у лавочника: у него удобно собираться, не подозрительно, что люди заходят.

Раньше всех ушел Георгий, напевая казачьи мотивы. За ним — Анна. И, наконец попыхивая папиросой, — Илья. Елены тогда дома не было. Едва прошла Анна от квартиры — шпик увязался. (Квартира-то на неудобном месте, недалеко от контрразведки). Она прибавляет шагу, — и он. Она остановится у ларька, он — к двери дома, будто звонить начинает. Снова побежала — и он по пятам. Остановилась чулок оправить, а сама во все стороны глазами стреляет. Догоняет ее Илья: «Что случилось?» Она ему шопотом: «Уходите: слежка» — и побежала. Он замедлил шаг — мимо пронесся длинный в черном пальто и котиковой шапке. Как коршун. Илья — за ним. Они — на Садовую. Илья остановился: «Увы, не для меня Садовая», — и начал плести петли: то на трамвае, то темным переулком — все проверяет, нет ли за ним слежки. Прошел в Нахичевань. Видит — бежит кто-то навстречу. Анна. Он — к ней: «Что случилось? Было собрание?». — Повис в воздухе вопрос: пронеслась, обругав его: «Не приставайте». А у дома прирос кто-то… звонит… Все тот же шпик.