Слышишь, Кричит сова! - [83]

Будь беседы со Сверливым только такого рода, Иван, скорее всего, наконец бы спятил. Но, к счастью, его напряженный ум отмечал и выхватывал из долгих разговоров с учителем халдейской истории мельчайшие крупицы не сведений даже, а обломков сведений, из которых он, как из мозаичных плиток, пытался сложить относительно цельную картину. И с каждым новым 30 февраля, с каждым новым разговором эта картина приобретала все более зримую форму. В ней не хватало многих кусков, и заполнить их не было никакой надежды. Но даже такая безнадежно неполная картина - была уже что-то. А "что-то" всегда больше, чем ничего.

Это "что-то" было: Жуков совершенно твердо уяснил себе, что место, куда он попал, только внешне очень похоже на то, куда он хотел попасть. Сходство точно такое, как сходство двойников, живущих в разных концах земли.

Одинаковые лица, походка, манера поправлять волосы, привычка сплевывать сквозь зубы и сотни других совершенно похожих мелочей. Это то, что бросается в глаза при первом взгляде. А вот при обстоятельном знакомстве становится ясно, что люди эти абсолютно разные, и различий куда больше, чем внешнего сходства. А вдобавок, приняв на веру пояснение Сверливого насчет соседства времен, Иван сообразил, что удивляться появлению на улице средневекового рыцаря в компании с бухгалтером Павлом Захаровичем глупо. Сообщения в "Зорьке" он читал уже почти бесстрастно, к странному титулу и головному убору сержанта Хрисова, к разномастным деньгам и прочим поражавшим его в первое время вещам он как-то сразу, в несколько последних дней, привык. А дней вообще-то прошло уже много - на стенке у кровати чернело двадцать семь черточек.

И еше одно успел узнать Иван: в городе есть несколько точек, где с временем происходят еще более необычные - на его, конечно, взгляд,- штуки. Постоянно и последовательно меняющиеся таблички "Закрыто..." на дверях столовки объяснялись тем, что в этой точке время было замкнуто на себя и движение его по кругу отмечал круговорот табличек.

"Бухвет" же, где ему посчастливилось познакомиться со Сверливым, был фокусом, узлом, в котором перекрещивались, прочно перевязывались пути, пронизывавшие в разных направлениях кубическую толщу времени.

Эти два факта оказались для Ивана совершенно бесполезными. От попыток пообедать в столовой он отказался давно. Мысль же воспользоваться на худой конец "Бухветом", чтобы выбраться из этого времени, была Иваном без долгих размышлений отброшена, поскольку ему совершенно ни к чему было менять шило на мыло: ему не нужно было ко двору Владимира Мономаха или на бои гладиаторов в Капуе, ему нужно было домой и только домой.

Здесь картина была совершенно ясная, как в популярной песенке: "Париж открыт, но мне туда не надо..." Третья же "точка", как выяснилось впоследствии, и стала той искомой опорой, с помощью которой Иван Жуков мог попытаться вывернуться из этого мира.

Справедливости ради надо сказать, что Иван понял это не сразу.

Однажды под вечер, прогуливаясь, он забрел в заброшенный уголок Соборного парка. Иван увидел столпившихся в кружок людей, и опять не придал этому никакого значения. Филателисты, наверное,- подумал Жук,- или болельщики футбольные...

Но это были не футболисты и не филателисты.

Правда, узнал об этом Иван несколько позже, потому что, увидев в пустынном обычно углу парка неизвестно зачем собравшихся людей, он предпочел из осторожности обойти их, благо, тропинка как раз сворачивала за кусты.

В толпе он углядел несколько полузнакомых лиц, но это его не остановило. Марок он не собирал, болельщиком не был, а впросак попасть можно было запросто. Случись это раньше, Иван, подавленный обилием первых впечатлений, скорей всего и не вспомнил бы на следующий день о виденном в парке, тем более, что ничего необычного он не заметил. Но теперь, когда он уже привык почти автоматически примечать все вокруг с тем, чтобы при первом же случае расспросить Гая Петровича, в какой-то клеточке памяти отпечатался и этот совершенно непримечательный на первый взгляд эпизод.

В тот же вечер Иван, сидя со Сверливым в "Бухвете", между двумя кружками кваса вскользь помянул о Соборном парке - дескать, и у вас водятся филателисты, хотя вроде писем писать некуда.

- Что это еще? - удивился Гай Петрович.

Иван, как сумел, пояснил собеседнику, кто такие филателисты.

Гай Петрович с сомнением покачал головой: - Никогда не слыхал, чтобы коллекционировали что-нибудь кроме трехкопеечных монет. Впрочем, видимо, всякое бывает...

За соседним столом, щуря рысьи глазки, переругивались негромко, угрожающе покачивая малахаями, трое.

Иван скользнул по ним равнодушно, но те заметили и еще ниже наклонились друг к другу. Жуков вспомнил картинку в школьном учебнике: беременная тетка, на последнем месяце, наверное. На плече колчан, на голове ушастая шапка. Так древний китайский художник изобразил хана Батыя. Эти трое были сухощавые, поджарые, но точно в таких шапках. "Ишь куда их занесло",- подумал Иван и тут услышал обиженный голос Гая Петровича: Кажется, вы меня не слушаете, Иван Петрович?

Так Иван чуть не пропустил мимо ушей то, что в самом скором времени снова привело его в заброшенный сарай маслобойки. Обиженный Гай Петрович все же простил великодушно своему собеседнику его невольную рассеянность и подробно пояснил ему, зачем собираются по вечерам в Соборном парке те, кого Иван принял за филателистов или болельщиков.