Служебный роман, или История Милы Кулагиной, родившейся под знаком Овена - [43]

Словно подтверждая его слова, Мари вышла из кухни, поздоровалась и направилась к выходу — но по дороге автоматически взяла трубку звякнувшего телефона:

— Агентство «Шанс»…

Прикрыв ладонью микрофон, она обернулась к Мишеньке и невинно вопросила, играя чертиками в глазах:

— Это кто тут у нас Михаил Израилевич?

Ответив ей лишь укоризненным взглядом, Мишенька отобрал трубку и получил в нагрузку прощальный поцелуй, побагровев до полупрозрачности. Однако!

— Да! Как, прямо сейчас? Ой, нет!.. И что — больше некому?… Ну тогда… — Он отчаянно и бегло глянул на меня. — Полчаса подождешь? Постараюсь, конечно.

Положив трубку, он растерянно спросил:

— Людмила Прокофьевна, может, вы придумаете, кому можно перепоручить одно дельце…

Оказалось, что минут сорок назад, когда в конторе, не считая меня, пребывали только Мишенька и Ольга Николаевна, на мобильник последней поступило сообщение, с которым она тут же ознакомила единственного, кто оказался под рукой.

— Миша, беда! Мой, как вы однажды выразились, любимый однокорытник до глубокого вечера увяз в переговорах с пострадавшим в той сделке на Ленинском проспекте. А у него, если помните, маменька. Так вот, если ее не удастся нейтрализовать, она через пару часов начнет обрывать ему телефон. Отключиться он не может, поскольку ждет важной информации, а прерывать сегодняшнюю встречу разборками с мамой тоже не может себе позволить. Я бы взяла ее на себя — нам уже приходилось общаться, — но мне пора убегать, и не уверена, что освобожусь к нужному времени. Мишенька, порадей за контору, а? Я напишу адрес — съезди, пожалуйста, успокой старушку. Главное — ни в коем случае не подпускать к телефону. Зовут ее Кассандра Антониновна.

Мишенька не без трепета согласился, а теперь оказалось, что некому везти в роддом родственницу, раньше времени неизвестно с чего вздумавшую рожать…

— Давайте бумажку и бегите, — прервала я поток панических излияний.

Проспект Ветеранов пересекал множество идиллически зеленых улочек с грозными милитаристическими названиями. Помнится, на одной из них, а именно на улице Солдата Корзуна, располагалась квартира, одолженная агентству Снеговым. А неподалеку, на улице Партизана Германа, обитают, стало быть, Лисянский с матерью.

Отыскав перекресток Ветеранов и Партизана Германа, я вытащила из сумочки изъятый у Мишеньки помятый листок — освежить в памяти адрес и имя хозяйки…

Неприятно вступать в контакт с человеком, о котором довелось узнать много лишнего, по преимуществу плохого. С другой стороны, теперь я сумею предстать во всеоружии и начать с домашних заготовок. Трудно угадать наверняка, что окажется сильнее в женщине, прикованной к инвалидному креслу и давно лишенной нормального общения, — разумная осторожность или желание поговорить. Требуется, чтобы победило второе. Следовательно, впечатление я должна произвести безобидное, но интригующее.

Нажав на кнопку звонка, я приготовилась ждать. И не ошиблась — не знай я наверняка, что хозяйке негде больше быть, кроме как дома, решила бы, что мне давно пора уходить. Затем дверь все-таки приоткрылась — на длину цепочки.

— Кассандра Антониновна? — обратилась я к девически ясному зеленому глазу в образовавшейся щели.

Молчание стало мне ответом, но не обескуражило: все шло согласно плану. Я решительно продолжила:

— Здравствуйте. Я коллега вашего сына. Так получилось, что сегодня часов до десяти вечера он не сумеет вам позвонить, поскольку будет плотно занят на выезде и одновременно в важных телефонных переговорах. Он попросил Ольгу Николаевну зайти к вам и все объяснить, но ей в последний момент пришлось заняться разрешением авральной ситуации по своему профилю. У нас в конторе сейчас не самый легкий период, знаете ли… Так вот, Ольга Николаевна вынуждена была обратиться ко мне — с тем, чтобы я, раз уж мне все равно по пути, заменила ее и ответила на все ваши вопросы. Если они у вас, конечно, возникнут.

После минуты возни, шороха и лязга дверь открылась. В раме дверного проема я увидела громоздкое кресло с гнездящейся в нем маленькой, слегка полноватой женщиной. Голова в живописных кудряшках, кукольное, чуть увядшее личико, наивные ярко-зеленые глаза. Вот только на самом дне этих праздничных глаз не то угадывалась, не то чудилась жесткая непреклонность. Знакомое выражение — словно в тяжелый момент собственной жизни я неосторожно заглянула в зеркало…

Крутанув левое колесо своего средства передвижения, моя визави отодвинулась вправо:

— Заходите.

— Спасибо.

Зажав меня в угол, Кассандра Антониновна вновь погромыхала замками и освободила полутемную прихожую, исчезнув в ответвлении, ведущем, по всей видимости, на кухню.

— Переобувайтесь и проходите в комнату. Я поставлю чайник и присоединюсь к вам.

— Хорошо.

Сдается мне, с первых слов наш диалог с хозяйкой дома стал операцией по прощупыванию сил вероятного противника — на уровне тончайших голосовых модуляций. К счастью, я давно и, смею думать, неплохо владею искусством говорить «мягко, но твердо».

В довольно просторной комнате абсолютно на всем лежал неистребимый отпечаток Кассандры Антониновны — и нигде ни следа ее сына. Впрочем, нет — среди фотографий над диваном, среди многочисленных неразличимых лиц, в том числе трогательно-щекастых младенческих, я обнаружила совершенно неожиданный снимок. Изображенная на нем троица, казалось, не позировала, а случайно забежала в кадр — держась за руки, переговариваясь и посмеиваясь. Несмотря на некоторую нескладность и юношескую мягкость черт, ошибиться было невозможно — это были Оленька, которую тогда еще никто не звал Ольгой Николаевной, невероятно хорошенький, весь светящийся Лисянский и… Снегов. Интересно, как его тогда называли?.. Из них троих он был наименее опознаваем, но…