Служебный роман - [12]

– Входите, товарищ Новосельцев! Садитесь!

– Меня зовут Анатолий Ефремович, – поддерживала «игру» Людмила Прокофьевна.

– Я это запомню, товарищ Новосельцев, – строгим калугинским голосом произнес Новосельцев. – Тем более, что я считаю вас самым трудолюбивым сотрудником. Рабочий день кончился, а вы единственный остаетесь на службе.

– Я остался потому, Людмила Прокофьевна, – объяснила Калугина, изображая своего подчиненного, – что вы раскритиковали мой отчет и я исправляю ошибки.

– Ваша скромность, Анатолий Ефремович, делает вам честь, – сказал Анатолий Ефремович и вышел из-за стола, показывая, что «игра» кончилась. – Но почему вы обо мне такого плохого мнения, Людмила Прокофьевна? – своим обычным голосом спросил Новосельцев, снова становясь робким и застенчивым чиновником. – Я очень инициативен и такой расторопный, просто деваться некуда.

– Почему же вы не ушли домой вместе со всеми, Анатолий Ефремович? – показывая, что она тоже кончила «игру», поинтересовалась Калугина. Она взяла свою папку, за которой пришла, и покинула кабинет. Новосельцев последовал за ней.

– Вы же сами говорили – у меня плохой отчет. – Новосельцев опять оказался находчивым.

– И поэтому вы пришли ко мне в кабинет? – Калугиной нельзя было отказать в логике.

Она заперла приемную на ключ и пошла по залу.

– Я надеялся, вы поможете мне его исправить, – выкручивался Новосельцев, следуя за директоршей.

– Опять врете, Анатолий Ефремович! – в сердцах воскликнула Людмила Прокофьевна и остановилась.

* * *

В учреждении не было никого, кроме Калугиной и Новосельцева. Лишь по монорельсовой дороге, которую забыли выключить, бессмысленно двигались пустые люльки, предназначенные для транспортировки бумаг. Калугина и Новосельцев стояли в большом пустом полутемном зале, и каждое слово Калугиной отдавалось эхом.

– Вы остались потому, что пожалели меня! Сегодня днем я имела неосторожность расплакаться при вас, а потом от слабости, наверно, наговорила лишнего. А вы... вы поверили, а это все – ерунда! Все у меня отлично, прекрасно. Дело ведь не только в личной жизни. Я руковожу большим учреждением, люблю свою работу. Все меня уважают. Некоторые даже боятся. Я только что от министра, он меня хвалил. Я не нуждаюсь ни в вашем сочувствии, ни в вашем покровительстве. Идите скорее домой, вас дети ждут. Слышите, уходите!

– Я думал, что сегодня днем вы были настоящая, – горько сказал Новосельцев. – Я ошибся, настоящая вы – сейчас!

И погрустневший Новосельцев направился к лифту, но в этот момент в зале появилась Шура.

– Всем наплевать, а я тут сижу, голову ломаю, что бы такое подарить Боровских, чтобы он получил удовольствие? Я присмотрела в комиссионке бронзовую лошадь. Людмила Прокофьевна, отпустите завтра Новосельцева, а то мне одной эту лошадь не дотащить!..

А ночью в Москве выпал снег. Стояла середина сентября, деревья оставались еще зелеными, но были погребены под сугробами. На осенних цветочных клумбах, на каждом листке, каждом цветке лежал снег. Сочные красивые ягоды рябины были как бы накрыты снеговой шапкой. Снег застал город врасплох. Белая пелена покрыла крыши домов и автобусов, зеленые газоны и серые тротуары. Сочетание лета и зимы, зелени и белизны, нарядных зонтиков уличной толпы и студеных снежных завалов было необычным, странным, фантастическим. Когда Новосельцев ехал на работу, то сочинил стихотворение (ибо он действительно втихомолку баловался стихосложением).

Чтобы не забыть, он его записал еще в трамвае.

Вот оно:

У природы нет плохой погоды!

Каждая погода – благодать.

Дождь ли, снег... Любое время года

Надо благодарно принимать.

Отзвуки душевной непогоды,

В сердце одиночества печать

И бессонниц горестные всходы

Надо благодарно принимать.

Смерть желаний, годы и невзгоды —

С каждым днем все непосильней кладь.

Что тебе назначено природой,

Надо благодарно принимать.

Смену лет, закаты и восходы,

И любви последней благодать,

Как и дату своего ухода,

Надо благодарно принимать.

У природы нет плохой погоды.

Ход времен нельзя остановить.

Осень жизни, как и осень года,

Надо, не скорбя, благословить.[2]

Это снежное утро в нашем статистическом началось как обычно. Сотрудники заполняли зал, отряхивая со своих зонтов снег, а Калугина уже трудилась у себя в кабинете.

В приемную вбежала Верочка. Позевывая, сняла плащ и оглядела почту. Появилась Рыжова с конвертом в руках. Ольга Петровна старалась держаться по-деловому и независимо, но это у нее плохо получалось.

– Верочка, извините, пожалуйста, передайте это письмо Юрию Григорьевичу, – сказала Ольга Петровна и почему-то добавила: – В собственные руки.

– Оставьте, я передам, – поначалу Верочка не обратила внимания на посетительницу.

– Вы только не забудьте! – назойливо напомнила Ры жова.

– Это моя обязанность, – казенно ответила секретарша.

– Регистрировать письмо не надо, – голос у Ольги Петровны звучал как-то необычно. Когда она ушла, Верочка недоуменно пожала плечами.

В приемной появилась комиссия – мужчина и две женщины. Все они были в темно-серых халатах. В руках у мужчины, явно начальника, находился блокнот.

– Инвентаризация! – сказал мужчина, не поздоровавшись, а две женщины набросились на мебель.