Слушай, тюрьма! - [31]

Красивая мечта? Томление духа? Необходимость.

На другой день он сел в поезд и оказался в городе, где жила его пациентка. С ее помощью он нашел себе жилье.

В полубарачном помещении, в каком-то общежитии, промучившись на раскладушке всю ночь без сна, он с ужасом понял, что для того, чтобы воскреснуть, надо умереть.

Он должен был оправдать свой побег перед самим собой. Он понял, что, скорее всего, его романтическая мечта о побеге будет развенчана и попрана действительностью наступающего дня.

Под утро в дверь постучали. Он открыл. Это был странник. Но разве теперь есть странники? Конечно, есть, несмотря на строгий паспортный режим. Только они редко ходят пешком. Они странствуют в самолетах, поездах, автобусах, на попутках.

Странник, постучавшийся к Калмыкову, был, как оказалось впоследствии, беглым монахом. Его звали Ардалион. Так звали одного мученика, бывшего лицедеем.

Ардалион просидел несколько часов на стуле спиной к Калмыкову, и только когда они сели пить кипяток на раскладушке Калмыкова, они начали разговаривать.

Ардалион был так же, как и Калмыков, беглецом. Он бежал из монастыря. Видимо, душа его жаждала совершить побег, видимо, монастырь, который он покинул, был для нее тем миром, который (как и для Калмыкова) не мог вместить в себя Христа. В мире непрестанно продолжается бегство душ...

Ардалион, так же как и Калмыков, был сжигаем жаждой расторгнуть узы ада, узы смерти, выйти из времени, из "смертного потока вещества" для того, чтобы найти исчезнувшее христианство.

Последней фразой ненаписанного "Побега" была фраза, которую сказал Ардалион Калмыкову: "Бывает так, что Дух Святой побуждает тебя умереть".

В переводе с подлинника эти слова преп. Исаака Сириянина звучат так: "Некто из святых сказал, что другом греха делается тело, которое боится искушений, чтобы не дойти ему до крайности и не лишиться жизни своей. Посему Дух Святый побуждает его умереть".

Ты, наверно, уже устала читать это письмо. Поэтому я на сем и заканчиваю. Постараюсь в ближайшее время написать тебе еще. Храни тебя Христос. Молись обо мне и Феликсе.

Зоя

Устъ-Кокса,

18 марта 87 г.

* * *

Мой добрый ангел! Я не ожидала, что ты так быстро ответишь мне. Письма идут сюда то неожиданно быстро, то непомерно долго. Ты услышала мою печаль и даже заметила нечто похожее на уныние... Это касается моего замечания об "исчезнувшем христианстве". Как я догадалась, ты связываешь это замечание с моим особым положением: ссылка, отторгнутость от всего близкого... "Слишком круто сказано", - замечаешь ты.

Я рассталась наконец с романтическим восприятием христианства. Раньше я боялась утратить чувства неофита - все Апостолы были неофитами, - уверяла я, но неофитский восторг, на крыльях которого летала моя душа, уступил место другим чувствам и понятиям. Это отнюдь не значит, что неофитская ревность совсем покинула мою душу. Не приведи, Господи, это было бы для меня тяжким искушением.

"Что же ты называешь христианством?" - спрашиваешь ты. Смогу ли я ответить на этот вопрос? Не знаю. Христианство - не позиция, не мировоззрение, не диссидентство (т. е. инакомыслие), не моральный кодекс и даже не свод нравственных идеалов.

Все эти модификации христианства знакомы мне, их знает мое сознание по опыту приближения к ним.

"Христианство - это океан", - сказал мне один францисканский монах. Это должно было стать ответом на один из моих вопросов. Но в словах францисканца я скорее услышала изумление перед глубиной и непостижимостью того бытия, в которое погружалась его душа, вступившая на путь единения со Христом.

Напряженным поискам христианства были отданы все мои дни в тюрьме и здесь, в ссылке. Но и это было только началом. Иногда я понимаю, что конца этим поискам не будет. Они закончатся для меня с моим уходом из этой жизни.

Да, христианство - не позиция, потому что это - вера, которая соединяет со Христом. Да, христианство - не моральный кодекс, не диссидентство, не свод нравственных императивов и не мировоззрение. Это иная жизнь, жизнь веры. Это - бытие сердца и ума, бытие внутреннего человека в ином, невидимом мире, когда внешний человек пребывает еще в пространстве и времени, то есть в видимом мире. Потому-то Господь и говорит, что Его учеником может стать только тот, кто захочет отрешиться от себя и от своего, от того, что он имеет в этом мире. Отрешиться, чтобы войти в непостижимое, в невидимый Океан, в нем размещен наш маленький мир, крупица, песчинка, трепещущая в Божественной деснице.

Душа скитается по мракам бездн, пребывая в "духовном космосе" в неведомой полноте бытия, независимо от того, знает ли ум о жизни души или пока не знает... Да и можно ли определить это словами? Есть ли на языке этого мира понятия, которыми мы могли бы описать этот Океан?

Перед лицом зверя, в аду, в печи, отдавая все, что у тебя есть, отдавая себя, свое, отрешаясь от всего, что ты любил и любишь, ты подходишь к огнедышащему Океану. Кто близ Меня, тот близ огня...

Вера есть уверенность в невидимом и осуществление ожидаемого (Евр. 11, 1). "Что-то есть", - чаще всего говорят мечтательно о вере те, кто размышляет: а не войти ли им в христианство? Что-то у кого-то было. Кто-то что-то знает. Не уверенность в невидимом. А предположение о возможности невидимого. Сны и черные кошки, вертящиеся блюдца и прочие чудеса. Сколько пройдет времени, пока ум, сознание (не душа, душа это знает), обретет уверенность и невидимом.