Слуги в седлах - [46]

— Простите, но я все еще не понимаю, что вы имеете в виду?

— Разве из вежливости вам не следует рассказать о себе? Я уже четверть часа говорю один.

Доктор повертел в руках карандаш.

— Если вы, доктор Окса, умышленно хотите посмеяться надо мной, может быть, мы покончим с рассказами и перейдем к другому делу?

— А я думал, вы хотите посмеяться надо мной.

— Простите. Я врач вашего учреждения. Мне позвонил директор и сказал, что придет старый доктор, которого надо обследовать. Он выходит на пенсию. У него нервное расстройство. Так мне было сказано. Но мне кажется, мы только потеряем время, если станем искать изъян в ваших нервах.

— Мне тоже так кажется. И Юсси то же самое говорил. Весной я и сам думал, что дело в нервах, и по собственному почину пошел к Юсси Пелтола.

— Вы с ним знакомы?

— С таких лет, — сказал он, вытянув руку. — Юсси — однокашник моего сына.

— Это один из наших способнейших психиатров. Если он того же мнения, что и я, нам не стоит продолжать это издевательство. Ведь вам это так, конечно, представляется?

— А обед, который оплачивает нам акционерное общество?

— Да, общество... Неприятная история... Я как врач общества должен выписать вам свидетельство. К сожалению, несмотря на желание директора, я не могу дать вам свидетельство о нервном расстройстве. Мы, финские врачи, не можем считаться с пожеланиями директоров. Может быть, в иных государствах это и принято, но не у нас. В Финляндии врачи еще не утратили чести.

— Могу пожелать вам счастья как поборнику финской врачебной чести. Нам, инженерам и техникам, приходится считаться с требованиями директоров и правлений. И здесь, в Финляндии, и в больших государствах — в тех еще больше, во много раз больше.

— Я искренне огорчен, но не могу дать вам желаемых свидетельств. Как врач я несу ответственность за свою подпись. А это было бы безответственно. Мы, врачи, не представляем никакого акционерного общества и никакой партии. Мы представляем только гуманность, — сказал врач. Голос у него был красивый, лицо — торжественное.

Он слушал и смотрел на психиатра. Этот человек привык нести вздор пациенткам. Частная практика. Красивые, избитые слова. Врачи такие же смертные, как и мы все. Воображают себя защитниками гуманизма. А пожелания и приказы выслушивают, как все остальные. Приходится выслушивать. Во всяком случае, в больших государствах и больших учреждениях. Попал бы ты в мясорубку всяких комиссий и совещаний, знал бы, что почем. Хорошо тебе гарцевать на врачебном гуманизме.

— Вы всерьез думаете, что я хочу получить такое свидетельство?

— Я так полагал, поскольку директор звонил и..,

— Если бы вы написали, что мои нервы сдали или еще что-нибудь в этом роде, как это у вас там называется, я бы с этой бумагой отправился к Юсси и засадил вас за решетку кирпичи считать. Он парень решительный и ругается лихо.

Доктор встал и робко протянул руку.

— Спасибо, что сказали. А я было подумал, что вы и сами хотите получить такое свидетельство, чтобы уйти на пенсию с полным окладом. Я напишу, что нервы у вас железные, как у летчика-истребителя...

— Черта с два, я себя считаю более разумным человеком: я бы постеснялся учиться тому, как обстреливать людей, и потом применять свою науку... У таких приятелей нервы, видно, еще с рождения трахнуты...

— Вы, значит, пацифист? А как насчет обеда?

— Я не пацифист и не милитарист. Однажды, когда я так рассуждал, какой-то магистр философии напомнил мне о самозащите и спросил: что бы вы сделали, если бы бешеная собака вцепилась в ваш зад? Перед этим он горячо разглагольствовал о готовности к обороне. А потом задал мне такой вопрос. Я на него поглядел и удивился вслух, что же это за преподаватели в университете, если такие типы бегают по городу с дипломами магистров в кармане? У нас на политехническом такой мужик никогда бы не получил диплома.

— Но оттуда выходят и еще более удивительные магистры... Пойдем?

— Идем, идем, у меня уже аппетит разыгрался.

3

Он закрыл трубу, заткнул дымник, смахнул со лба пот, тщательно прикрыл дверь, присел на крылечке и вытащил трубку.

На березах, на берегах и на озере — везде следы осени. Даже вода кажется темнее, чем несколько недель назад.

Он взглянул на тропинку и прислушался. Пора бы ему приехать. Но машины не слышно. Это Топи должен приехать. Позвонил на днях и предложил вместе попариться. Соскучился, говорит, по старому озеру. Можно бы, мол, и раков половить, если придется.

Он, конечно, все понял. В правлении дело рассматривается на следующей неделе. Топи приедет его уговаривать.

В окнах дома появился свет. Кристина зажгла свечи. Эса помогает ей накрывать на стол. Эса уважает Топи больше всех его друзей. Может быть, потому, что еще пару лет назад Топи носил генеральские нашивки.

На пригорке вспыхнул свет и осветил сосняк. Послышался шум мотора. Топи едет. Пусть едет, он посидит тут и подождет, пока баня нагреется. Пусть Кристина пошепчется с Топи. Для нее эта история была сюрпризом. Она все еще не может опомниться от потрясения. Даже про заседания свои забыла. Машина въехала во двор. Мотор замолк. Хлопнула дверца. Открылась дверь дома. Послышались голоса. Хриплый командирский пропитой голос Топи. И растерянный — Кристины. Кристина отводит душу. Конечно, отводит. Такое, мол, несчастье случилось. А она даже и не предчувствовала. И Пентти тоже. Не говоря уж об Эсе. Но Эса сразу сказал, как только услышал, что он так и предполагал. Ведь Хейкки даже упал в воду, когда они острожили. Пентти только посмеивается. Говорит, Хейкки имеет право поступить как хочет. А Кайса и Оскари считают, что Хейкки прав. Мы с Эсой ничего понять не можем, кроме того, что случилось несчастье. Кажется, мог бы Хейкки потерпеть. Ведь осталось всего несколько лет, и он получил бы полную пенсию. Правление устроило бы в его честь праздник.