Слуги государевы. Курьер из Стамбула - [20]

Бестужев с беспокойством доносил постоянно в Петербург, что влияние партии «колпаков» с каждым днем уменьшается, и сама ситуация в Швеции на глазах меняется. Флот ускоренно строится, перевооружается, производятся наборы дополнительные в армию, полки перебрасываются в Финляндию, восстанавливаются крепости старые и возводятся новые.

Бестужев добился аудиенции личной у Короля Фредерика и напрямую спросил:

— Ея Императорское Величество не может далее не усомниться в искренности дружбы Швеции, посылающей войска в Финляндию, и считает себя вправе спросить о причине таковых распоряжений?

Король уклонился от ответа прямого. Хитрил. Отвечал Бестужеву шутками. Предлагал не обращать внимание на передвижение каких-то двух полков, которые не могут представлять угрозы для России. Король был занят другим. Отношения с Королевой Ульрикой-Элеонорой, младшей сестрой Карла XII, его занимали более. Они были давно уже натянутыми, и Короля сейчас заботила судьба его двух детей, прижитых вместе с девицей Таубе. Их роман тянулся уже многие годы, и Королю хотелось каким-то образом обеспечить своих незаконнорожденных детей, посему ссориться с риксдагом ему было не с руки. От парламента зависело будущее отпрысков королевских. Понятно, что на трон никоим образом они претендовать не могли, а вот титулы и имения наследственные были в руках риксдага.

Зато ответ официальный правительства шведского был писан почерком войны, откровенным и циничным.

«Так как пограничные крепости в Финляндии находятся в дурном состоянии, то и было признано необходимым отправить туда войска для произведения фортификационных работ и приведения в оборонительное состояние крепостей, чтобы быть готовыми на случай нападения. А так как Швеции хорошо известно, что Россия усиливает свои гарнизоны в тех местах и сверх того подвигает войско к границам Финляндии, то и найдено нужным послать туда подкрепления в несколько тысяч человек».

Понятнее некуда!

Глава 3 Начало войны турецкой

А Россия продолжала пестовать своих офицеров. Кадетский шляхетский корпус, куда зачислен был Алеша Веселовский летом 1732 года, готовил своих птенцов. Вот-вот вылететь должны они были из гнезда, их вскормившего. Трудности первого года, когда был Алеша в четвертом классе, с шагистикой муторной ежедневной да приемами строевыми, как-то незаметно остались позади. А со временем даже послабление вышло кадетам. Высочайше было определено: «Впредь кадет военной экзерции обучать в каждую неделю по одному дню, дабы оным от того в обучении других наук препятствий не было». Да и капралы прусские были со временем заменены на солдат-ветеранов, состарившихся на службе и вышедших в разряд инвалидов. Старики жалели молодежь неразумную, потому и секли не больно, больше для острастки.

Сама учеба давалась легко Алеше. Не пропали даром старания отца Василия, привившего отроку любовь к учению. Привык и к немецкому, поелику знал его немного от того же священника. Да четверть кадет была из дворян лифляндских и эстляндских, для которых немецкий родным был. Общаясь друг с другом, и языки поневоле учили — одни русский, другие немецкий. Жадно впитывал Алеша все, что преподавали. Иногда и зубрить приходилось, а так все больше пониманием брал. Оттого и стал одним из первых в учении. А это значило многое. Положением корпуса определялось, что выпускные кадеты, «не быв в солдатах и матросах, и иных нижних чинах, предназначались прямо на службу в полки от кавалерии или инфантерии, в фортификации или в артиллерии, в унтер-офицерские и в прапорщицкие звания, а которые больше знают — в подпоруческие и в поруческие или тому подобные гражданские чины или ранги».

Жили кадеты в комнатах по 6–7 человек. Никто Алешу не попрекал, что незнатного рода он дворянского, наоборот, когда заметили, как хорошо он в науках преуспевает, за помощью стали обращаться. А он и не отказывал никому. Помогая другим, и сам повторял то, что на уроке отвечать придется.

Секли, конечно, Алешу и на второй год, и на третий. Только, в основном, за то, что товарищам подсказать пытался, да неудачно. Оттого и любили его, и уважали еще больше друзья-кадеты. А на четвертый год и сечь перестали. Уж больно хорошо он учился. Это заметно выделяло его средь прочих. Много было недорослей дворянских, коим учеба давалась с ба-а-альшим трудом. А то и вовсе не давалась. В Сенат доносили, что свыше одной четверти кадет «ни из каких наук ничего не разумели». Во как! Некоторые, ненавидя учебу да порядки воинские, бежать даже пытались. Только куда? Осенью тридцать четвертого, в октябре, два кадета из дворян лифляндских, Франц Фок и Яков Лилинфельд, взяв лошадей для катания, до самой Нарвы добрались. Так их там и схватили. Фок сильно простудился дорогой, потому его оставили на месте, у врача городского. Но болезнь оказалась тяжелой, и кадет умер в том же месяце. А другого, Лилинфельда, привезли в корпус, и Миних приказал его отправить на полгода в школу для солдатских детей. Вот такой бедою закончился их побег.

Вырос Веселовский, возмужал, в плечах раздался. С трудом умещались под париком буйные русые кудри. А взгляд остался тот же — искренний и чистый. Ладно и мундир кадетский на нем сидел. Сукна темно-зеленого, позументом золотым по бортам вышитый. Парик белый, а в косу вплетены ленточки черные. «Какой красавчик!» — заглядывались на него молоденькие фрейлины, когда при дворе случалось бывать Веселовскому. Только он и не смел поднимать на них глаза. Все помнил матушкины слова о том, что из захудалых дворян они. Куда ему до фрейлин царских! Вот в офицеры выйдем, доблестью да умом достигнем званий, тогда и о женитьбе можно будет думать. Не привлекали Веселовского дамы придворные. Чем-то неестественным, притворным и даже порочным несло от них за версту. Да и сокровенных рассказов своих товарищей по Шляхетскому корпусу — о девках крепостных, что в имениях у них были, или о романах с некими дамами замужними, при дворе Императорском состоящими, Алеша сторонился.