Случайный ветеринар - [2]

Как только мы нашли и схватили нашего монгольского песчана, отец обтянул клетку поверх рабицы москитной сеткой. На день или два это помогло, потом монгол ее прогрыз. Сетку латали вновь и вновь, но монгола ничто не могло остановить. Кроме, как оказалось позже, обычных семечек. То есть остановили его не сами семечки, а ожирение, вызванное неумеренным поеданием семян подсолнуха, содержащих больное количество жиров. Растолстев, монгол уже не мог протиснуться в ячейки сетки-рабицы и безвылазно сидел в клетке. Получилось, он променял свободу на еду – сделка, знакомая любому чипсозависимому.

Со временем наши отношения с монголом наладились. Точнее, это я наладил свое отношение к нему. Он же в целом чихать хотел на меня, как и на все остальное, кроме семечек. Я нарек его Бонголом, со временем кличка сократилась до Бонго, а потом и до Бобо. На чем мы и остановились.

Эпилог

В конце концов Бобо умер, а новой песчанки мы не завели. Клетка долго пылилась в подвале, всеми забытая, среди чемоданов и старых кофеварок, пока одним прекрасным январским утром отец не наткнулся в поле на гофера. Этот похожий на крота зверек живет под землей и плохо видит. Зимой ему полагается лежать в спячке[1], но этот конкретный гофер не спал, а зачем-то выбрался на поверхность и слепо бродил по заснеженному полю кругами. Отец отряхнул клетку от пыли, а потом, к удивлению всей семьи, отправился в поле и отловил зверька. Гофер не ожидал такого внимания и не понял, что ему хотят добра. Он отчаянно кусался, но отец настоял на своем: принес его в дом и осторожно посадил в клетку. В течение следующих трех-четырех месяцев между ним и гофером завязалась странноватая дружба, которая, похоже, пошла на пользу обоим. По весне гофер вернулся в родную стихию, и клетка больше уже не использовалась. Так и вижу, как она лежит где-то в глубине напластований саскатунской свалки, целехонькая и такая же крепкая, как в тот день, когда папа ее сделал.

Случайный ветеринар

Я не собирался становиться ветеринаром. На самом деле в детстве я вообще весьма смутно представлял, чем занимаются ветеринары, ведь из домашних животных у нас была только монгольская песчанка, и если честно, отнести Бобо к врачу никому и в голову не приходило. Много лет я мечтал стать географом или историком и работать в университете. Да, я был странным ребенком. Позже, в старших классах, я стал больше интересоваться природой и животными, которые до определенной степени привлекали меня и раньше. И тогда я добавил к списку профессию зоолога. Но ветеринария на горизонтах по-прежнему не угадывалась.

Мой отец был человеком практичным, и годы, отданные университетам, приучили его относиться к академической науке с некоторым цинизмом. Он был профессором физики в Университете Саскачевана и считал, что по мере разрастания университетской бюрократии занятия наукой будут становиться все более экзотическим и непривлекательным делом. Соответственно, мое увлечение зоологией, историей и географией с каждым годом вызывало у него все меньше одобрения. У него было любимое немецкое выражение: Brotlose Kunst, буквально – «искусство без хлеба», то есть дело, которым на хлеб не заработаешь. Он предоставил мне самому выбирать свой путь, но ясно дал понять, что предпочел бы, чтобы я научился делать что-нибудь полезное.

А я был на всю голову послушным подростком (ну почти на всю). Поэтому в марте 1983-го – года, когда я заканчивал школу, – я провел целое субботнее утро, методично листая список курсов Университета Саскачевана. Программы обучения были перечислены там по алфавиту. Я стал вычеркивать их одну за другой: агрономия (скучно), антропология (Brotlose Kunst), искусствоведение (Brotlose Kunst) и т. д. Следуя отцовскому совету, я уделил особое внимание профессиональным колледжам, но и их отмел все до единого: стоматология (ха!), машиностроение (скучно), медицина (не дождетесь, больные люди – это фу) и т. д. К тому времени, когда я дошел до теологии (ха!), я уже здорово встревожился: список подходил к концу, а я так и не нашел ничего хоть самую малость интересного. Осталась всего одна программа. Перевернув страницу, я прочел: «Ветеринария».

Ветеринария… Хмм…

Никаких аргументов против ветеринарии мне на ум не шло. На самом деле, чем дольше я об этом думал, тем больше мне нравилась эта идея. Ветеринария – это ведь та же зоология, только на практике. И вообще, рассуждал я, мне всегда нравились кошки и собаки, хоть у меня их никогда и не было.

Со всей порывистостью семнадцатилетнего юнца я решил: да будет так! Способствовало решению и то, что отец моей тогдашней девушки был профессором в ветеринарном колледже. Вот только я вообще ничего не знал о профессии ветеринара. Я даже никогда не читал книг Джеймса Хэрриота. Если вы вдруг тоже ничего о нем не слышали, то знайте: Джеймс Хэрриот – самый популярный и обожаемый во всем мире ветеринар, прославившийся прекрасной книгой «О всех созданиях – больших и малых», воспоминаниями, которые стали бестселлером и легли в основу сериала ВВС. В наши дни этот сериал грозит затмить австралийский «Ветеринар Бондай Бич», но для людей моего поколения Хэрриот всегда будет эталонным ветеринаром. Когда я узнал об этом больше, то засомневался в своем выборе (Хэрриот подействовал на меня совсем не так, как на большинство читателей) и задумался, не получить ли сначала диплом по биологии, но мой профессор-консультант был солидарен с отцом: получи реальную профессию, иди в ветеринары, как и задумал. И я пошел.