Случайный попутчик - [23]

Уже через час в двух шагах от Кадета собрались все одиннадцать собак. Стремительные, высокие и поджарые, длинноногие, с узкими вытянутыми вперед челюстями. С мертвыми белесыми глазами. Самки. У них не было вожака, каждая из них была сама по себе. Очередное подтверждение классической теории: в любых биологических видах млекопитающих женские особи более зависимы, организуемы и управляемы.

Сначала они беспокойно бегали вдоль пограничной веревки, вытягивая длинные морды в сторону лежащего Кадета. Ультразвук возбуждал их, будя рефлексы охоты.

Неторопливо и тщательно он мысленно нарисовал для собак образ тучного вола из каравана купцов, дивно пахнущего горячим навозом и сытной густой кровью и сладкими слюнями, свисающими изо рта… Вол неторопливо переходил от одного островка травы к другому, помахивая хвостом и потряхивая головой… У самых нетерпеливых собак потекла слюна и они начали облизываться. К нарисованной картине безмятежно жующего вола Кадет добавил сочное чавканье и тонкий вкус его живого мяса, и собаки застонали и крепко натянули невидимые поводки, на которых он держал их. Он прибавил к нарисованной картине изображение предгорного ущелья, в котором день назад располагался ночной лагерь, и скоро одна за другой собаки вспомнили это место, и их нетерпение усилилось. Кадет ощущал беспомощное царапание их слабых ментограмм об нарисованный им образ вола. Обычно безголосые, сейчас собаки тихо скулили и перебирали ногами. Вол поднял хвост, и струя жидкого навоза хлынула на почву. Собаки подняли головы, ловя направление от которого шел этот упоительный запах теплых кишок… Они запомнили направление… Но их сбивал с толку, им мешал запах человека, дурной запах грязного потного раба. Они принюхивались к Кадету, лежащему от них на расстоянии прыжка, держа носы по-над самой веревкой, и тогда он вбросил им в сознание из своей памяти, ранней детской памяти, готовый образ, ночной кошмар всех детей Урду – образ взрослого горного паука-вампира с родной ему планеты. Огромный, костлявый и жесткий, с узким длинным жалом, на конце которого висит капелька желтого яда, между круглыми плоскими глазами. Беспощадный и голодный. За таким собаки не пойдут по следу, вернувшись к лагерю, на такого не бросятся молча и внезапно. На пределе силы связи сознаний, едва удерживая собак от бегства, Кадет перекатился через пограничную веревку и разорвал связь. Собаки попятились. Паук медленно распрямил восемь своих тонких суставчатых ног, поводил круглой лысой головой по сторонам, осматриваясь, и вдруг стремительно засеменил в сторону ближайшей собаки, туловище его раскачивалось, жало целилось в живот… Собаки-людоеды бросились в разные стороны от Кадета в темноту. И молча.

Теперь надо было немного подождать, час-полтора, и в сознание голодных собак на смену образа отвратительного и опасного паука, вышедшего на охоту, вернется – он только на это и надеялся!- сладкий образ вола в дальнем ущелье. А если собаки возвратятся сюда, у него будет простой выбор: перекатиться назад через пограничную веревку или все-таки умереть в бою.

Кадет прислушался. Было тихо, только иногда в далеком женском лагере кто-то отчаянно визжал, и как всегда после длинного жаркого дня, становилось прохладно, именно так, как требуется, чтобы начать длинный путь. Он повернулся спиной к лагерю и начал концентрироваться, чтобы долгим сильным усилием порвать цепи на груди и спине. Но сначала – согреться. Значит надо взять за руку мать.

… Мы с матерью неторопливо идем вверх по тропе от родовой пещеры к Камням Памяти нашего племени. Мы босы, как того требует ритуал, и только медвежьи шкуры покрывают нас, меня – до пят, а мать – до бедер. Это тоже ритуал.

Мать – громадна, как гора, мне приходится высоко задирать голову, чтобы увидеть ее лицо. Ветер с ближних белых вершин шевелит высокий иссиня-черный гребень ее волос на голове. Когда-нибудь, надеюсь я, я стану такой же большой и сильный и красивый, как она. А пока я делаю три шага там, где она делает один. Моя прекрасная мать!…

Она держит меня за руку, и щедро переливает в меня свою энергию, мне тепло, хотя на тропе все чаще попадаются замерзшие лужи и наметы снега. Когда я спотыкаюсь об мелкие булыжники, а сумка с инструментами бряцает и крепко бьет меня по боку, мать недовольно поддергивает меня вверх, и я легкой ракетой взмываю ввысь, щекой прижимаясь к пружинистым густым волосам на ее ногах, а макушкой касаюсь нижнего края жесткой медвежьей шкуры, накинутой на ее сильное тело.

Легенда нашего народа гласит, что мы – далекие потомки почерневших горных бурых медведей, но мы стали разумными и черными, а они – нет, и остались дикими и бурыми. Мы не верим пришедшим к нам триста Светостояний назад со звезд маленьким новангам, которые все эти века утверждают и учат нас, что дикие бурые медведи – наши глупые, остановившиеся в развитии братья, а они, нованги, – тоже наши братья, только ушедшие от нас очень далеко вперед. Нованги и взаправду немного похожи на нас, только они в три раза меньше нас ростом, у них на лапках не твердые ногти-когти, как у правильных урду, а маленькие ловкие пальчики, они плачут, обнаружив в горах ободранный и объеденный нашими охотниками труп бурого медведя, и хоронят его, громко порицая нас, но не наказывая. Не наказывая нас.