Случайные обстоятельства. Третье измерение - [27]

Приняв короткий доклад, командующий поздоровался с Букреевым, критически оглядел его и сказал:

— Что-то, по-моему, толстеть начинаешь, командир!..

Букреев не замечал этого за собой, но командующему должно все быть виднее, и, чуть улыбнувшись, Букреев ответил:

— Сидячий образ жизни, товарищ командующий. Плаваем много...

Мохов с некоторым беспокойством взглянул на командующего, с упреком — на Букреева (если начальство пошутило с тобой — вовсе это не значит, что и ты можешь шутить), но командующий слова Букреева принял доброжелательно, сказал, что это хорошо, когда командир не дичится моря, и Мохов успокоился.

Букреева он недолюбливал. И хотя им нечего было делить пока — каждый был на своем месте, и дистанция между ними была совершенно очевидной и бесспорной, — а только никогда Мохов не чувствовал, что сам Букреев достаточно помнит об этом. Конечно, Букреев был слишком военным человеком, чтобы хоть в чем-то нарушить субординацию, да Мохов никогда бы ему этого и не позволил, но все-таки подчинялся Букреев всегда как-то вынужденно, по обязанности, и даже как будто не скрывал этого, подчеркнуто молчал, когда мог молчать, или отвечал односложно, по-уставному, ничего вроде бы не нарушая, а вместе с тем нарушая, конечно, самое главное в отношениях с начальником, потому что довольно часто — пусть и не вслух, но это же и так понятно было — подвергал сомнению то, о чем говорил или на что указывал ему Мохов.

Для командира корабля самостоятельность была, бесспорно, хорошим и нужным качеством, и Мохов всячески поощрял ее, когда она проявлялась в море, но Букреев это же качество проявлял и на берегу, и это раздражало Мохова, потому что оно выглядело уже строптивостью, а значит — и недостаточным уважением к нему, Мохову, лично, к начальству вообще... Правда, сейчас он готов был многое простить Букрееву, многое не заметить, лишь бы осмотр лодки прошел нормально.

Командующий, особенно не задерживаясь на мостике, спустился по трапу в центральный пост. Спускаясь следом, Мохов услышал «смирно», узнав голос старпома, с удовольствием отметил, как зычно подана команда, потом, уже ступив на палубу, окинул опытным взглядом отсек и понял, что здесь вроде бы не предвидится никаких осложнений.

— А надстройку пора бы и подкрасить, командир, — как бы мимоходом заметил командующий, здороваясь с Варламовым.

Оттого, что замечание было сделано вскользь, оно не переставало быть все-таки замечанием, и Мохов недовольно посмотрел на Букреева.

— Есть, товарищ командующий, — проговорил Букреев и отыскал взглядом своего интенданта, который сумел достать краску только за полчаса до появления командующего.

Командующий уже о чем-то разговаривал с Варламовым, тот отвечал «так точно» и «никак нет», соображая, как бы ему ускользнуть в соседний отсек, чтобы, идя с опережением, устранять на пути командующего возможные упущения. Воспользовавшись паузой, мичман Бобрик подскочил к командиру, наклонился к его уху и виновато доложил, что замечание командующего сейчас же, немедленно будет устранено.

— Вы уж не веселите меня, — отрезвил его Букреев вполголоса. — Покраска часа три займет.

Оставив своего интенданта в полной растерянности, Букреев вслед за командующим прошел в штурманскую рубку.

— Что же делать? — спросил Бобрик у старпома.

— А что теперь сделаешь? Вся инициатива у вас на сервиз ушла. Раньше надо было соображать... — Варламов заспешил в кормовые отсеки.

Мохов потоптался у штурманской рубки, по довольному басу командующего понял, что тут все обойдется, и решил заглянуть на всякий случай в жилой отсек: как там дела, все ли в порядке?

— Никому ничего не надо, — горестно пробормотал Бобрик. — Как будто я для себя доставал!..

Бобрик задумался. Если взять десять человек из первого отсека, пока командующий будет в корме ходить... Нет, не успеть. Человек двадцать надо, и каждому кисть... А?..

Все, о чем сейчас читал Филькин, устроившись в уголке каюты, было необыкновенным. Оно так точно передавало его собственные ощущения и мысли, что было поразительно, как не он, Филькин, а другой человек сумел все это понять в нем и выразить с такой точностью, с какой и сам Филькин не смог бы разобраться в себе.

То, что где-то рядом ходил по лодке командующий, было, конечно, очень важным для Филькина, но шли минуты, ничего особенного не происходило на лодке, а если что и совершалось где-то там, в других отсеках, невидимо и неслышно, то было оно все-таки далеко, гораздо дальше от Филькина, чем эта книга, которую хотелось выучить наизусть. Как до сих пор он мог не знать о ней, не слышать даже, не то что прочесть, как он мог служить, плавать, любить по-настоящему море и свою профессию без этой книги — Филькин не понимал.

«...и женщины влюбляются в моряков, и моряки влюбляются в женщин... и далеко на рейде — корабль во льду, завтра потребующий службы, а сегодня дарящий блеск и берег...»

Филькин прикрыл глаза. Проза была как стихи, как песня...

«...и автомобиль катится... гладко и легко, как сама лейтенантская жизнь...».

— Может, потрудитесь встать? — спросил кто-то начальственным голосом.

Филькин вскочил, уронил на пол книгу и замер по стойке «смирно». Перед ним стоял капитан первого ранга Мохов. Филькин подумал, что хорошо хоть — не командующий. Но и Мохов — это тоже было достаточно.