Случайные обстоятельства. Третье измерение - [120]

Связь их длилась уже около двенадцати лет, как редко какая постоянная любовная связь может длиться, если она легкомысленна. Но и достаточно серьезное чувство, как считала Надежда Викентьевна, тоже не может так долго продолжаться вне брака. В конце концов, это даже и перед людьми уже неприлично. У них такая семья, ни одного пятнышка, — она все годы на ответственной работе, сын заведует кафедрой, профессор, муж все-таки тоже... уважаемый в школе человек... Уж он-то, казалось бы, как отец должен был разделять ее беспокойство...

«Быть таким бесхарактерным!..» — сказала она как-то мужу об этом Павле Петровиче.

«У него двое детей», — отвечал Михаил Антонович, да таким исчерпывающим тоном, как будто этим все объяснено.

«Ну и что?! — воскликнула Надежда Викентьевна. — Можно подумать, у него у одного дети! Уходят и при детях, еще как уходят! Как раз на днях я с одним главврачом разбиралась: абсолютно сходная ситуация, и тем не менее...»

«А он, значит, не может! — повышал голос Михаил Антонович, что так было не похоже на него. — Твой главврач может, а Павел Петрович — нет!»

«Что значит «не может»?! — не понимала Надежда Викентьевна, обижаясь на мужа за его тон. — Другое дело, если недостаточно любит...»

«Да любит он, любит!» — вдруг совсем уж выходил из себя Михаил Антонович.

Бывал он все-таки иногда необъяснимо упрямым, ее даже удивляло порой, как в одном человеке могли сочетаться мягкость и вот такое внезапное, даже какое-то ожесточенное упрямство.

«Любил бы — ушел, — уверенно отвечала Надежда Викентьевна, противопоставляя запальчивости мужа свое всегдашнее спокойствие. — Конечно, из-за этого могут быть неприятности по работе. Тут уж каждый должен взвешивать, — рассуждала вслух Надежда Викентьевна. — Но, насколько я знаю, Павел Петрович обыкновенный рядовой инженер. Чего же ему бояться?!»

«Значит, если б только ему было чего бояться...» — Не договорив, Михаил Антонович с неприятной усмешкой смотрел на жену.

«По крайней мере, — все так же спокойно ответила Надежда Викентьевна, — тогда хоть понять можно».

«Да?.. Прекрасно! — сердился Михаил Антонович. — Прекрасно! А если бывает, что не могут переступить? Не из опасений за свою должность, а... ну, не могут — и все!»

«Это только в литературе твоей так бывает, — осаживала она мужа. — У положительных героев. А реальная жизнь показывает...»

«Дура!» — вдруг крикнул он ей и вышел, хлопнув дверью.

После этого она неделю была полна особого, оскорбленного достоинства, говорила с мужем лишь по крайней необходимости, отвечала ему сухо, односложно, да и он ходил с виноватым лицом, хотя — надо же быть таким упрямым! — так и не извинился. Правда, за всю их долгую совместную жизнь это, пожалуй, был единственный случай, когда он позволил себе говорить так с ней. Совсем это недавно было. Видимо, он уже тогда неважно себя чувствовал, а они — и сын, и она — этого не понимали. Вообще же, о вспышках упрямства Михаила Антоновича все-таки только она одна знала, ну, может быть, в какой-то степени Андрюша, а для дочери отец всегда был... она прямо обожествляла его. Она считала, что на отца им всем буквально молиться следует и что она, Надежда Викентьевна, должна быть счастлива с таким мужем. Она и была, конечно, счастлива, но как так можно все-таки: не обоюдно, не то что и отец тоже должен быть счастлив, а именно она?!

Теперь, после смерти мужа, Надежда Викентьевна особенно остро понимала, что они действительно прожили хорошую, дружную жизнь — дай бы бог дочери так! — но при Ирине никогда нельзя было даже косо взглянуть на Михаила Антоновича, и так было всегда, с самого ее детства. Никто не спорит, муж был прекрасным человеком, очень преданным работе, семье, и уж как она, Надежда Викентьевна, к нему относилась — никто так не относился, но нужно уметь и объективным быть: ему всегда не хватало тщеславия, здорового тщеславия — того, о чем в интеллигентных кругах принято говорить обычно с некоторым осуждением, но без чего все же немыслимо достижение какой-нибудь настоящей, серьезной цели. Что бы ни говорили, а истинная цена человеку определяется не тем, чего он мог бы достичь, а кем он стал в жизни. Она и Андрюше всегда это объясняла, с самого детства, и у него это есть. Он деятелен, энергичен, целеустремлен, это все от нее в нем, а что бывает вспыльчив иногда, раздражителен — так его тоже можно понять, он очень много работает, и язвенная болезнь нет-нет, а дает себя знать, да и смерть отца наложила свой отпечаток. Это на всех сказалось, и прежде всего, конечно, на ней.

Когда человек долго и тяжело болеет, когда он непрестанно мучается и измучивает этим своих близких, его смерть воспринимается не только как горе, но — пусть не вслух, пусть даже себе не признаваясь — смерть эта кажется и избавлением. Все же как-то легче терять близкого человека, если уже и ему невмоготу, и смотреть не хватает сил на его мучения, зная, что мучений этих с каждым днем будет все больше, а ни ты, ни другие — никто не может хоть чем-то помочь ему. Но когда близкий человек умирает внезапно, в одночасье, не измучившись и никого не измучив своей болезнью, его смерть ударяет близких людей много больнее.