Случайные имена - [39]

— Саша, а может, выпить хотите? — спрашивает Кэт, но Александр мотает головой, ему стыдно, что он позволил себе сегодня почти наклюкаться, и лишь такой вот фантастический оборот событий помешал ему упиться вдрызг, вдрабадан, слететь с колес, сойти с круга.

— Только чай, — говорит он, а потом добавляет: — Может, пойдем на кухню?

Катерина смотрит на него хитрыми глазами, но ничего не отвечает, лишь выходит из двери первая и идет по коридору в направлении кухни. Алехандро, как завороженный, ловит глазами ее плавно покачивающиеся под халатом бедра, ему хочется коснуться их рукой, провести по матово–белой коже кончиками пальцев, но от одной этой мысли его вновь бросает в жар, он чувствует, что краснеет, хотя не в его привычках делать это, пусть и свыкся с обломами, но краснеть–то зачем? Но вот они уже на кухне, можно, конечно, описать и то, какое царство уюта, чистоты и прочих приятностей открылось восторженным глазам Александра Сергеевича, хотя лишим себя удовольствия воссоздавать мир вещественный, заметив лишь, что на небольшом, покрытом цветной скатертью из льна столике уже стояли — одна напротив другой — две китайские (предположительно) чашки тончайшего фарфора, с золотым ободочком по краешку, на одной сквозь туман проглядывала игрушечная пагода с чешуйчато–резной крышей, а на другой взлетал над облаками такой же чешуйчатый дракон, выпускающий из пасти клубы пламени, пагода была веселого изумрудного цвета, а дракон ярко–синим, с замечательно–оранжевыми блюдцами глаз, что же касается настоящих блюдец, то на одном (что под пагодой) был нарисован горный склон, увитый иероглифами, а на другом (что под драконом) — заросли бамбука, иероглифами же цветущего.

— Чай тоже китайский? — спросил опешивший Александр Сергеевич.

— Можно и китайский, — улыбнулась Катерина, — только я заварила смесь индийского с цейлонским. Вы такой любите?

А. С. промолчал, пил он обычно самый нормальный грузинский чай пермского или рязанского развеса и к такой роскоши не привык, впрочем, как и к чашкам тончайшего фарфора, как и к замечательным сигаретам «Ротмэнс» (отличающимся не только золотым ободком у фильтра, но и прекрасным табаком, крепким и со специфической перчинкой), а тут еще Катерина выставила на стол тарелку (описывать ее внешний вид не будем) с бутербродами, часть из которых была с зернистой икрой (именно зернистой, а не паюсной или ястычной), часть — с прозрачными ломтиками провесного осетрового балыка, имелись еще бутерброды с тонкими кружочками красновато–коричневой салями (между прочим, натурального венгерского производства) и нежно–розовыми пластиками ветчины, хотя когда она умудрилась их понаделать — тайна сия велика есть!

— Садитесь, — нежно проговорила Катерина, — будьте как дома.

Александра Сергеевича особенно приглашать было не надо, что же касается дежурной фразы про «будьте как дома», то тут надо сделать маленькую оговорку, ибо как дома–то он себя чувствовал, вот только был бедным родственником, попавшим сюда по странному стечению обстоятельств. Ему даже хотелось куда–то деть свои ноги, ибо казались они ему такими большими и лишними на этой уютной и сияющей белизной кухне, да и то, что он в джинсах, хотя вместо свитера надел сегодня пуловер с рубашкой, — в общем, напал на Алехандро страх, он пил замечательный чай, ел не менее замечательные бутерброды, курил (между чаем и бутербродами) такие же замечательные сигареты, вот только не мог вымолвить ни слова и казался себе законченным идиотом, место которому не здесь, рядом с этой прелестной девочкой в халате, а в палате, пусть даже номер ее будет шестьсот шестьдесят шесть.

— Уже не грустите? — спросила Катерина, пронаблюдав, как последний бутерброд (с ветчиной, остальные уже закончились) исчез в глотке Александра Сергеевича, а потом, вдруг посмотрев на настенные часы, добавила: — Время позднее…

— Да, да, — испуганно подхватил Александр Сергеевич, ноги которого стали уж совсем невыносимы и хотелось одного: попросить ножовку и отпилить их прямо здесь, на кухне. — Я сейчас пойду, большое вам спасибо…

— Да я не за этим, — улыбнулась Катерина, — я как раз хотела сказать, что идти вам уже поздно, почти час ночи, я могу вам постелить в большой комнате, если, конечно, хотите.

Конечно, он этого хотел, конечно, он даже не мог представить, что ему придется сейчас вставать и идти на улицу, и не потому, что Алехандро чего–то боялся (идти, в принципе, недалеко), но ведь судьба дала ему шанс, если он уйдет, то больше никогда не увидит Катерину, Александр Сергеевич отчетливо понимал это, да и ноги, ноги — ну что поделать с этими чертовыми ножищами, ставшими такими огромными; и так мешающими ему на этой милой и уютной кухне…

— Что же, — говорит Катерина, — давайте ложиться, я сейчас вам постелю, вы же пока можете принять душ, хотите?

Александр Сергеевич хотел и этого, он хотел чего угодно, лишь бы не покидать квартиры и ее хозяйки, хозяйка, впрочем, должна быть на первом месте, то есть вот так: не покидать хозяйки и ее квартиры, и он пошел в душ, а затем вернулся в большую комнату, где на вишнево–бархатном диванчике уже белела постеленная постель, в которую он и скользнул, не дав мне возможности отметить однокорневую игру, внезапно подмигнувшую вывеской английской почты, простыня приятно холодила тело своей накрахмаленностью, подушка прильнула к затылку, навевая сладкие грезы про эфемерные сады Горного Старца, одеяло нежно покоило грудь, но уснуть Алехандро не мог, он лежал в темноте и слушал, как шумит душ (Катерина принимает его долго и тщательно), как стихает шум воды, раздается щелчок выключателя и отчего–то легкий звон босых ступней доносится до слуха мающегося от невозможности уснуть Александра, будто не по доскам идет Катерина, а по хрустальным подвескам, кем–то рассыпанным по полу, да и как можно уснуть, когда мало что обстановка незнакомая, и много водки выпито, да еще чаю крепкого, но… И тут Александр Сергеевич наконец–то засыпает, хотя сон некрепок и тяжел, снится ему, что небритый маленький гномик, похожий на фольклорного ваньку–встаньку, постоянно маячит перед глазами, а за гномиком, в глубине большой и темной комнаты, что–то такое, что ему надо взять в руки, прямо сейчас и немедленно, гномик маленький, но Алехандро никак не может проскочить мимо него, и от этого ему становится жутко и почему–то тяжело дышать, да ведь это ему на грудь положили дубовую плаху, и никуда не деться, сейчас гномик вскочит на нее и начнет плясать, и грудь разорвется, бедный Александр Сергеевич, думает о себе Алехандро в третьем лице, но открывает глаза и понимает, что все это сон, не больше. Он встает и решает дойти до туалета, а сделав то, что хотел, прослушав затем быстрый менуэт льющейся из бачка воды, дождавшись коды и финального аккорда, медленно пошел к своему (на эту ночь) вишневому дивану, на котором с удивлением обнаружил поджидавшую его хозяйку, уже без халата, как равно и вообще без ничего. И, крепко обнимая ее и уже вступая во владение этим молодым и замечательным телом, успел Александр Сергеевич подумать, отчего бы это привалило ему сегодня такое счастье, вот только надо заметить, что ответа на этот вопрос он не узнает никогда.