Случай с Полыниным - [11]

– Командир части Полынин, – сказал лейтенант, словно удивляясь, как это можно не знать в лицо их командира части.

– У него много орденов, – сказала Галина Петровна, – даже такие, которых я никогда не видела!

Лейтенант объяснил, что ордена у командира части за выполнение особых заданий правительства. Он был в Испании, в Монголии и, говорят, даже в Китае. Полынин не был в Китае, но летчику хотелось, чтобы командир их части был везде. Он говорил о своем полковнике с гордостью, и когда Галина Петровна вышла потом читать стихи о Чкалове, она читала их, глядя на Полынина. Ей было приятно читать эти стихи, глядя прямо в глаза сидевшему перед ней человеку с пятью орденами, о котором лейтенант сказал ей, что он, начиная с Испании, сбил уже девятнадцать самолетов.

Когда сели ужинать, Галину Петровну посадили напротив Полынина, среди его летчиков. Ей казался героем каждый из этих людей, сбивавших над Мурманском немецкие самолеты, но из их слов и поведения она поняла: не только молоденький лейтенант, а почти все они, по-разному выражая это, гордятся своим командиром части.

Атмосфера, окружавшая в полку Полынина, подействовала на нее. Ей понравилось в нем все – и то, как он поздоровался с ней: по-товарищески коротко и твердо пожал руку и сам назвал себя по имени и отчеству – Николай Николаевич; и как не стал ее уговаривать, когда она, выпив две рюмки водки, на третий раз прикрыла рюмку ладонью; и как, когда ее попросили спеть, сначала сказал: «Может, не надо, если вы устали?» – а когда она сказала: «А может, вам просто не хочется слушать?» – ответил без улыбки, что, напротив, хочется, но он подумал, что она устала.

И она стала петь уже не просто для всех них, а именно для него и, глядя на его ордена и на его еще молодое лицо, несколько раз, пока пела, думала о том, что вот она сидит сейчас напротив него и поет ему, а завтра он полетит и вдруг не собьет свой двадцатый самолет, а, наоборот, собьют его и товарищи будут его хоронить, как хоронили когда-то Чкалова, в закрытом гробу.

А потом, когда уже пора было прощаться, она, глядя на Полынина, с тоской подумала, какой все-таки трусишка провожавший ее из Москвы Витенька. И это в то время, как на свете есть такие хорошие люди! А она, тоже, в сущности, хороший человек, почему-то всю свою жизнь проходила мимо как раз таких вот хороших людей.

Подумала и спела песню о рябине и о дубе. И Полынин, слушая эту песню, как ей показалось, о чем-то загрустил, а потом вдруг взял и поцеловал ей руку, чего еще за минуту до этого она не ждала и не могла ждать от него.

А через день после этого ей сказали, что полковник Полынин сбил над Мурманском в одном бою три самолета, но потом сам разбился при вынужденной посадке и лежит в госпитале. Услышав это, она с содроганием вспомнила, как она пела и думала: «А вдруг его собьют?» Неплаксивая от природы, она даже заплакала и решила – будь что будет – ехать в госпиталь.

Так возникло то чувство к Полынину, которое она поспешила назвать в своем письме любовью.

Она торопилась втащить себя на каждую новую ступеньку этого росшего в ней чувства раньше, чем эта ступенька возникала сама собой. Действительная готовность к любви уживалась в ней с преувеличением всего, что она испытывала. Ее лихорадила какая-то почти неподвластная ей самой душевная спешка.

Почувствуй это Полынин, он мог бы, не вникая, заподозрить неправду и без раздумий оборвать все, что уже возникло между ним и Галиной Петровной. А между тем ее тянуло к нему искренне и сильно; ей нравилось в нем все, что так резко отличало его от людей, с которыми судьба сводила ее раньше. Ей нравилась прямота его взгляда на вещи и доверчивость человека, который доверчив не потому, что глуп, а потому, что не хочет жить иначе, и даже его юношеская стыдливость, с которой он всякий раз, когда она заходила к нему в палату, оглядывал все вокруг себя, нет ли чего такого, на что не след смотреть женщине.

Ей нравилась его внешность, его синие, одновременно и строгие и простодушные глаза, которыми он, не моргая, серьезно смотрел на нее, даже когда она несла всякую чепуху, просто чтобы развлечь его в госпитале. Ее волновали его слава и то, что он одного за другим сбивал тех самых немцев, которых другие знакомые ей люди откровенно или молчаливо боялись.

Женщина, прожившая не очень путную жизнь, она была при этом дочерью своего народа, и, случись ей попасть на фронт не актрисой фронтовой бригады, а связисткой или санитаркой, она, наверное, сумела бы умереть не хуже других. Сейчас ее народ воевал, и ее радовало, что тот, в кого она влюбилась, не Витенька Балакирев, а летчик, человек, рисковавший жизнью, и ей ни перед кем не будет стыдно ни своего чувства к нему, ни близости с ним, даже если у этой близости не окажется никакого продолжения. Но в глубине души она хотела близости именно с продолжением. И не только хотела, но и сознательно и бессознательно делала все, что умела, чтобы это случилось именно так. Обычно бестолковая в проявлении своих чувств, она сейчас удерживалась от всего, что могло бы помешать Полынину жениться на ней, и, сама удивляясь этой неожиданной для себя расчетливости, почему-то не стыдилась ее.