Случай из жизни государства (Эксперт) - [19]

Впрочем, Скворцов лишь в редкие дни, часы и минуты позволял себе мыслить столь романтически, хоть и был изначально, с юных лет, самым настоящим романтиком. Романтизм его возник из любви к жизни - жизни вообще, самой по себе, всей сразу - любви к окружающей действительности, к материи, времени и пространству; Скворцов принимал жизнь как дар - упуская, правда, то обстоятельство, что, если есть д а р, то должен быть и Даритель.

Выбрал он для себя самую романтическую профессию, в которой на поверку оказалось столько же романтики, сколько её было в бурлацкой лямке на знаменитой картине Репина. Под ногами грязь, над головою небо, руки стерты в кровь, плечо горит. Но "лямку" свою он тянул - потому что был человеком ответственным - генетически, так сказать, приучил себя отвечать за с е б я - и за других в доступной мере.

Основным кругом его интересов были Системы, большие и малые, работающие и не работающие, стабильные и агрессивные, механические и электронные, политические и военные, космические и сельскохозяйственные. И все остальные.

"Я - монархист", - говорил Андрей Скворцов, - "потому что в идеальной Системе нет оппозиции, если только не именовать проявлением оппозиции голод, пожар или землетрясение. В Системах все работает на общее дело, подчиняясь законам иерархии. Если в механической Системе, к примеру, группа болтов начнет требовать суверенитета, а ржавый подшипник заскрипит о нарушении "прав болтов и подшипников", то авария неизбежна. Что мы имеем, так сказать, в чистом виде: оглянись по сторонам, товарищ..."

Скворцов уже несколько лет находился в упоительном состоянии свободы. Она была везде: вокруг - в общем настрое жизни с её газетами, бандитами, банкротами и манкуртами; в нем самом - ибо он вынул из себя, словно вражью стрелу, идеологию, засевшую в совести с самого раннего детства; выдернул, но пока ещё не обзавелся другой, а потому и плыл в никуда - или свободно парил везде, где хотел.

Смена державного флага освободила Скворцова от присяги (точнее - его "освободили" от неё ретивые перестройщики, добравшиеся до военной разведки), и он резко сменил сферу деятельности, и не был в этом оригинален - занялся бизнесом. А поскольку просчитать самый выгодный бизнес в подсистеме длительного беспредела не составляло труда, то Скворцов и выбрал недвижимость. Благо, что он после Африки, как бы в награду за труды, отдыхал: просиживал штаны в аналитическом отделе управления, консультировал "смежников" из Комитета, а после Аргентины - негласно курировал столичную недвижимость (и это, как ни странно, входило в сферу деятельности). Было это давно - "и неправда", как он сам говорил. Но в памяти засело крепко. Собственно говоря, Скворцов не видел большой разницы между недвижимостью Москвы и, например, таежным массивом близ города Уссурийска. Или: между ракетным заводом и виноградником. Все это были "объекты", а "объекты" являлись, конечно же, Системами и подчинялись одним и тем же законам.

В 1983 году проверка жилого фонда Москвы показала наличие чуть ли не двух тысяч помещений, как бы не принадлежавших никому - даже государству. На все эти "площади" просто не было документов - они были записаны во всевозможные затрепанные журналы и рваные инвентаризационные книги, но основательных юридических подтверждений собственности не было. Государство, впрочем, не нуждалось в подтверждениях - оно не собиралось судиться с истцами, оно предполагало стоять вечно, отвечая на робкое "это моё..." оглушительным и чаще всего бессловесным рыком. Тогда Скворцов едва ли удивился - он-то видел, что дело швах - сейчас он даже не хмыкнул бы, потому что и вправду государство оказалось цепким лишь с виду; оно все подгребало под себя, как чудовище, оно щелкало зубами, давило и кусало, но органы чувств явно отставали от хватательных конечностей. "Как только войну выиграли?" - разумно удивлялся Скворцов, но душой понимал, что войну выигрывала иная система, восставшая на время из пепла, воскресшая для победы и сохранения "большого счета". Ни чудовищная оболочка, ни каленый стержень идеологии страну спасти не могли; спасало её нечто, являвшееся именно Системой Большого Счета. У неё была история тысячи лет, а не жалких десятков...

Впрочем, политика и все, с ней связанное, мало интересовали Скворцова. Он всегда занимался любимым и интересным делом: в семидесятых странствовал по африканскому континенту, изучал природные ресурсы братских стран (они, страны, так и не узнали - что имеют), а после Африки с той же целью был послан в Южную Америку. Это уже была рутина с элементами скуки, поэтому Скворцову из всех природных ресурсов больше всего понравилась анаконда, которую он видел в низовьях Ориноко. "Вещь в себе", - подумал тогда Андрей, наблюдая огромное упругое тело (метров двенадцать!), скользящее среди влажных трав.

Так что, бесхозная недвижимость, удивившая Скворцова тогда, теперь оказалась закономерным явлением. И тот же Комитет, с успехом контролировавший и ущемлявший, скажем, каких-нибудь "невыездных" евреев, как оказалось, легко пропускал мимо себя огромные порции нештатных объектов и ситуаций.