Слой 3 - [48]

Шрифт
Интервал

Или все вместе – и первое, и второе, и четвертое? Кротов подумал было, а не поторопился ли он с «автографом», и почему решили, что подписывать ему, а не мэру, но если деньги в самом деле вдруг появятся на городском счету в полном объеме, тогда мы залпом перекроем все долги по «социалке» и даже выплатим детские пособия – впервые за полгода, и закончим опрессовку теплотрасс, достроим два последних этажа муниципального жилого дома...

Он вздрогнул от резкого хлопка и поднял голову. Юрий Дмитриевич разводил ладони, словно для объятия, и смотрел на Кротова веселыми глазами.

Почему не вижу радости или, на худой конец, чувства глубокого удовлетворения на лице спасителя и победителя? Я уже представляю себе колонны счастливых бюджетников с транспарантами: «Слава товарищу Слесаренко, лучшему мэру всех времен и народов! Да здравствует товарищ Кротов, верный сподвижник великого мэра! В день выборов – все как один!..».

– Веселишься, Юрик? – Кротов поднялся из кресла и вытянулся с хрустом. – Меня пугает, когда ты такой веселый.

Юрий Дмитриевич подпрыгнул на месте и через мгновение оказался в двух шагах от Кротова, ладонь со свистом рубанула воздух и зависла у самой переносицы; Кротов увидел, как дрожат от напряжения сомкнутые пальцы, и тут ладонь исчезла, и сам бородатый тихим вихрем отлетел на край ковра, опустил руки и поклонился.

– Ты в хорошей форме, – уважительно прогудел Чемагин.

– Предлагаю спарринг на песке, – сказал Юрий Дмитриевич. Чемагин уныло вздохнул и шлепнул себя по кругленькому брюху.

Зажрались вы тут, залежались, – сказал бородатый.

– Ну как, отпразднуем событие последней рыбалкой в сезоне?

– Какая рыбалка? – удивился Кротов. – Мне в город надо. В пять часов – бюджетная комиссия, Соляник проводит, мы с Федоровым приглашены.

– Кто такой Соляник? – вежливо поинтересовался Юрий Дмитриевич...

– Председатель городской Думы.

– Вот я и говорю: кто такой Соляник? Кто такой Соляник, когда друзья приехали?

С верхнего этажа спустился Валерий Павлович, кивнул утвердительно: все в порядке, уселся пить кофе, изредка поглядывая на Кротова с каким-то удивленным одобрением. Они не виделись давно, почти что год, и ныне Валерий Павлович как бы выявлял и оценивал случившиеся за это время с Кротовым внешние перемены и, судя по взгляду, был ими доволен. «Впереди второй этап полезет в душу», – решил Кротов. Он хорошо знал, зачем и в каких случаях Юрий Дмитриевич возит с собой Валерия Павловича.

– Сделаем так, – сказал Кротов. – К пяти я уеду, в семь вернусь, и в вашем распоряжении хоть до утра.

– Ты смотри, каким упрямым стал, – сказал Юрий Дмитриевич. – Что, понравилось рулить, людьми командовать?

– Еще как понравилось, – сказал Сигалов. – Первый взвод налево, третий взвод направо... Вы бы видели, как он с Вайнбергом себя ведет, ну просто по-хамски.

Кротов подошел к сидящему в низком кресле Сигалову и склонился над ним, заложив руки за спину.

– Ты же в армии, Андрюша, не служил, ты от нее бегал, мальчик, так что не хрен тут... налево и направо. И вообще, встань, салага, когда с тобой сержант говорит!

– Ну сами видите! – пискнул Сигалов. – Просто по-хамски!..

– А ты встань, Андрюша, встань, – ласково сказал Юрий Дмитриевич. – Сержантский гнев – это страшная сила.

– Да как я встану! – вскричал обиженно Сигалов. – Он своей тушей меня задавил совершенно... Сережа, отойди, ну что ты, в самом деле! А вы, Юрий Дмитриевич, свои кадры не распускайте, а то ведь... Надо же соблюдать, право слово... Фу, Сережа, от тебя табачищем воняет!

– Мальчику не нравятся мужские запахи? – вкрадчиво поинтересовался Кротов и распрямился. – Или наоборот?

Какая пошлость! – воскликнул Сигалов, отворачивая лицо. – За такие шутки в кадетском корпусе...

– О, мальчиков-дезертиров так и тянет на военное! Знаете, Андрюша, что бы с вами сделали в кадетском корпусе?

– Перестаньте, прошу вас, – с легкой гримасой сказал Валерий Павлович. – Они всегда так пикируются, или это концерт для гостей? – спросил он, обращаясь к Чемагину. Тот пожал плечами: какая разница, мое дело – сторона, мне барские причуды тихо по фигу.

– Я бы чего-нибудь съел, – сказал Кротов.

– Или кого-нибудь, – буркнул Сигалов.

– Допивайте кофе, – посоветовал Чемагин. – Минут через двадцать все будет готово. Сюда подавать или выйдем на берег?

– На берег и всенепременно! – Валерий Павлович изобразил энтузиазм. – Иначе стоило лететь в такую даль...

В сенях Чемагин выдал каждому по легкой куртке с капюшоном и эмблемой «СНГ» слева на груди и на спине, и Кротов в который раз усмехнулся совпадению аббревиатуры «Севернефтегаза» с позывными некоего содружества якобы независимых вроде бы государств, которые Лузгин давно уже расшифровал не иначе, как «самое настоящее говно». Впятером они спустились с деревянного крыльца и двинулись вверх на пригорок по узкой тропинке: впереди шел Чемагин, за ним Юрий Дмитриевич с Андрюшей, замыкали шествие Кротов и Валерий Павлович.

– Что нового в высоких сферах? – спросил Кротов.

Идти рядом по узкой дорожке было неловко, и Кротов из вежливости пропустил Валерия Павловича немножко вперед и теперь спрашивал как бы в затылок, что тоже было неловко, и Валерию Павловичу приходилось оборачиваться и отвечать через плечо, отчего разговор приобретал до смешного заговорщицкий оттенок.


Еще от автора Виктор Леонидович Строгальщиков
Край

После распада России журналист Владимир Лузгин, хорошо знакомый читателю по трилогии «Слой», оказывается в Западносибирской зоне коллективной ответственности. Ее контролируют войска ООН. Чеченские моджахеды воюют против ооновцев. Сибирские мятежники — против чеченцев, ооновцев и федералов. В благополучной Москве никто даже не подозревает об истинном положении вещей. В этой гражданской смуте пытается разобраться Лузгин, волею журналистской судьбы оказавшийся в зоне боевых действий. Помалу он поневоле начинает сочувствовать тем, кого еще недавно считал врагом.Присущие авторуострое чувство современности, жесткий и трезвый взгляд роднят остросюжетный роман Виктора Строгалыцикова с антиутопиями Джорджа Оруэлла и Олдоса Хаксли.


Долг

Пожалуй, каждый, кто служил в армии, скажет, что роман Виктора Строгальщикова автобиографичен – очень уж незаемными, узнаваемыми, личными подробностями «тягот и лишений воинской службы» (цитата из Строевого устава) наполнена каждая страница этого солдатского монолога. Но в частной судьбе ефрейтора Кротова удивительным образом прочитывается и биография всей распавшейся страны, которой он сорок лет назад служил далеко за ее границами, и судьба ее армии. И главное, причины того, почему все попытки реформировать армию встречают по сей день такое ожесточенное сопротивление.


Слой-2

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Стыд

Полная версия нового романа Букеровского номинанта, победителя Первого открытого литературного конкурса «Российский сюжет».Главный герой, знакомый читателям по предыдущим книгам журналист Лузгин, волею прихоти и обстоятельств вначале попадает на мятежный юг Сибири, а затем в один из вполне узнаваемых северных городов, где добываемая нефть пахнет не только огромными деньгами, но и смертью, и предательством.Как жить и поступать не самому плохому человеку, если он начал понимать, что знает «слишком много»?Некие фантастические допущения, которые позволяет себе автор, совсем не кажутся таковыми в свете последних мировых и российских событий и лишь оттеняют предельную реалистичность книги, чью первую часть, публиковавшуюся ранее, пресса уже нарекла «энциклопедией русских страхов».


Слой

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Дневник бывшего завлита

Жизнь в театре и после него — в заметках, притчах и стихах. С юмором и без оного, с лирикой и почти физикой, но без всякого сожаления!


Записки поюзанного врача

От автора… В русской литературе уже были «Записки юного врача» и «Записки врача». Это – «Записки поюзанного врача», сумевшего пережить стадии карьеры «Ничего не знаю, ничего не умею» и «Все знаю, все умею» и дожившего-таки до стадии «Что-то знаю, что-то умею и что?»…


Из породы огненных псов

У Славика из пригородного лесхоза появляется щенок-найдёныш. Подросток всей душой отдаётся воспитанию Жульки, не подозревая, что в её жилах течёт кровь древнейших боевых псов. Беда, в которую попадает Славик, показывает, что Жулька унаследовала лучшие гены предков: рискуя жизнью, собака беззаветно бросается на защиту друга. Но будет ли Славик с прежней любовью относиться к своей спасительнице, видя, что после страшного боя Жулька стала инвалидом?


Время быть смелым

В России быть геем — уже само по себе приговор. Быть подростком-геем — значит стать объектом жесткой травли и, возможно, даже подвергнуть себя реальной опасности. А потому ты вынужден жить в постоянном страхе, прекрасно осознавая, что тебя ждет в случае разоблачения. Однако для каждого такого подростка рано или поздно наступает время, когда ему приходится быть смелым, чтобы отстоять свое право на существование…


Правила склонения личных местоимений

История подростка Ромы, который ходит в обычную школу, живет, кажется, обычной жизнью: прогуливает уроки, забирает младшую сестренку из детского сада, влюбляется в новенькую одноклассницу… Однако у Ромы есть свои большие секреты, о которых никто не должен знать.


Прерванное молчание

Эрик Стоун в 14 лет хладнокровно застрелил собственного отца. Но не стоит поспешно нарекать его монстром и психопатом, потому что у детей всегда есть причины для жестокости, даже если взрослые их не видят или не хотят видеть. У Эрика такая причина тоже была. Это история о «невидимых» детях — жертвах домашнего насилия. О детях, которые чаще всего молчат, потому что большинство из нас не желает слышать. Это история о разбитом детстве, осколки которого невозможно собрать, даже спустя много лет…