Слово - [4]

До сих пор у него оставалось внутреннее чувство, будто весь день что-то вело его за собой. Но сейчас он уже мог его проанализировать и, самое удивительное, ему стало ясно, что с горем, связанным отцовой болезнью, связана лишь небольшая часть сегодняшних несчастий. Он попытался разобраться в этой совершенно несвойственной примерному сыну реакцией и решил, что связанная с отцом печаль была, скорее всего, только эмоциональной, следовательно, не могла быть долговременной. Сама интенсивность этого горестного состояния делала его самоликвидирующимся; инстинкт самосохранения возвел щит между горем и его сердцем и мыслями. Теперь Ренделл был прикрыт этим щитом и уже не мог долго размышлять об отце. Сейчас же его мысли были направлены на себя — и он прекрасно понимал, насколько еретическими показались бы эти мысли Клер, если бы, конечно, она могла узнать про них — Ренделл думал о том, что умирает сам.

Он не подсчитывал, с какого времени потерял интерес к собственным делам, связанным с процветающим рекламным бизнесом, но год или два — это точно. Эта утрата интереса произошла до или же сразу после размолвки его с женой, Барбарой, когда та забрала с собой их дочь Джуди и уехала к своим друзьям в Сан Франциско.

Ренделл попытался уточнить, когда же именно это произошло. Так, Джуди тогда только-только исполнилось тринадцать лет. Сейчас ей было пятнадцать. Выходит, прошло два года. Барбара неохотно говорила о разводе и ничего для этого не предпринимала, поэтому они продолжали жить раздельно. Сам Ренделл тоже не собирался начинать разводный процесс. И не потому, что боялся потерять жену. Отношения между ними давным-давно утратили какую-либо ценность. Стивен держался за Барбару лишь затем, что цеплялся за собственное «эго». Он не хотел развода, потому что это было бы признанием собственного краха. Но более важным было то, что в случае развода он совершенно потеряет Джуди. Сама же дочь, хоть до сих пор он не так уж часто виделся с ней и недостаточно уделял времени, была уже личностью, идеей, продолжением его самого — тем, что сам он больше всего ценил и лелеял.

Его карьера и бизнес, все то, во что он вкладывал столь много энергии и преданности, в конце концов сделались для него монотонными и надоедливыми занятиями, такими же скучными, каким был его брак. Один день походил на другой будто ксерокопия. Ты входил в собственную приемную, обставленную с кричащей роскошью, где молодая секретарша, сексуальная и вызывающе одетая, вечно хлестала кофе с двумя другими девицами и вечно обсуждала с ними какую-то дорогую бижутерию. Ты видел других умников, точно так же таскающих свои дипломаты, одинаково носящих свои не застегнутые, только лишь накинутые на плечи пальто, идущих на работу, тут же прячущихся по своим обитым плюшем норам. Ты вел с ними переговоры в их чертовски дорогостоящих, современнейших офисах, где на столах всегда присутствовали фотографии их жен и детей, но невооруженным глазом было видно, что они обманывают тебя даже в этом.

Уже не было прежнего удовольствия выискивать новых клиентов, это было уже неинтересно. Раньше в своей деятельности он манипулировал всем и вся — восходящей чернокожей поп-звездой, свежеиспеченной рок-группой, придурковатой актрисой из Британии, чудотворным моющим средством, самой быстрой спортивной автомашиной, африканским народцем, срочно нуждавшимся в ордах туристов. Ренделлу было уже неинтересно рекламировать личностей, которые нуждались в завоевании популярности, или многообещающие товары. У него не было созидательного поиска или хотя бы мотивов для зарабатывания денег. Что бы ты не делал, все это ты уже делал раньше. Заработанное сейчас делало тебя богаче, но ты не становился богатым окончательно.

Нет, все это было далеко, очень далеко от безнадеги, тюремного прозябания средних классов. Ренделл прекрасно понимал это, но все равно, слова и рассуждения о жизни казались ему одинаково пустыми и не имеющими в себе души. Каждый день сейчас заканчивался и начинался для него одинаково: ненавистью к себе и недовольством бессмысленностью собственного существования. Тем не менее, его личная жизнь — лишенная жены, лишенная Джуди — не только продолжалась, но даже и находила что-то новое. Всегда находились новые женщины, которыми можно было обладать, не любя; было больше спиртного, больше удачливых и неудачливых знакомых, больше бессонных часов, больше ланчей, баров, ночных кабаков, презентаций — и все эти места были населены все тем же бродячим цирком совершенно одинаковых мужских лиц и женских тел.

И Ренделлу вместе с тем все сильнее и сильнее хотелось сбежать в прежние мечты, к давным-давно обдуманной цели, от которой, тем не менее, он удалялся все сильнее и сильнее. Ему хотелось сбежать в уединенное местечко, где есть зелень деревьев, где пьешь только воду, где нет поблизости часовой ремонтной мастерской, в такую глушь, куда «Нью Йорк Таймс» приходит с двухнедельным опозданием, и нужно добираться до ближайшего поселка, чтобы позвонить или найти девушку, с которой можно переспать, а потом вместе позавтракать. Ему хотелось писать не какие-то там преувеличено восторженные и лживые рекламные заявления, а поучительные и правдивые книги, печатая их на самой обычной машинке; и чтобы никогда не думать о деньгах и выяснить наконец — почему это так важно, оставаться на этой земле…