Слово о солдате - [18]

— Рус, тебе вода много? — кричали они, удивленные тем, что с нашей стороны не слышно звуков вычерпываемой воды…

Шла нормальная жизнь воинской части. Политрук Семаков жил с восемнадцатью и вел постоянную политмассовую работу. Выпущено было три боевых листка, проходили партийные собрания, приняты были в партию младший лейтенант Федоров и старший сержант Жильцов.

Командир батальона Булахов поставил себе серьезную задачу и осуществить ее сумел: двадцать дней отстаивали позицию северо-западнее деревни Сорокино восемнадцать героев и потом были сменены другой частью. Трое из восемнадцати — Поляков, Акоскин, Некрасов — после этого посланы были на курсы младших командиров. Сержант Панасенко принял взвод. Старшему сержанту Жильцову присвоено было звание младшего лейтенанта. Но на место выбывших приходили новые люди. Основное ядро восемнадцати сохранилось, по-прежнему бойцы Федорова были на первом месте в батальоне. И когда мне нужно было встретиться с восемнадцатью, чтобы расспросить об их двадцатидневном подвиге, они во главе с неизменным командиром своим опять оказались на такой позиции, откуда лишь поодиночке могли приходить только поздно ночью.

Много говорить мне с ними не пришлось. Весенняя ночь коротка, и они торопились — нужно успеть на новом месте скорее окопаться. «Подвиг? Да какой это был подвиг! Выполнили приказ. Что было — прошло. Главное то, что происходит сегодня…» И люди скорее торопятся уходить из землянки. Выходя, берут наизготовку автоматы: ведь снаружи совсем близко трещит, сыплется перестрелка…

Только вчера батальон старшего лейтенанта Булахова занял эту рощу, которая полуостровом врезалась во вражеское расположение. Эту рощу враги простреливают с обеих сторон. Очевидно, решив, что русские из-за этого в нее не пойдут, они своевременно ее не заняли. До прихода сюда полка, в составе которого находится батальон старшего лейтенанта Булахова, так оно и было. Но в этом полку шутить не любят. Не пройдет суток, как здесь будут отрыты окопы, построены блиндажи и расставлены пулеметы и минометы. Пройдут считанные дни, и роща превратится в огневой клин, вбитый в глубь вражеских позиций, станет тем, чем стала позиция северо-западнее деревни Сорокине, станет одним из множества пунктов, исходных для нашего наступления.

V.

Пустые поля и неподвижные рощи; темный ельник, сквозистый осинник. Безветренные сумерки… Природа молчит.

Одни из этих рощ заняты нами, другие — врагом, и часа не проходит, чтобы здесь не происходили передвижения и изменения. Война ознаменовывает себя разнообразными грохотами. То беспорядочно громоздится оружейная перестрелка, то вдруг зловеще, вкрадчиво затокует пулемет, то слышен мужественный гул артиллерии, то шакалий взвизг немецких минометов. Звуки возникают то вблизи, то вдалеке, порой сразу и одновременно в нескольких местах…

Константин Яковлевич Финн

Подвиг Петра Игнатьева

Красноармеец Петр Игнатьев был ранен в ногу, когда шел в разведку. Он упал.

Невдалеке от него полз Тимоша Корень. Игнатьев крикнул:

— Тимоша! Я ранен.

Но Тимоша не слышал. Игнатьев крикнул еще раз. Тимоша опять ничего не услыхал, хотя был теперь в каких-нибудь трех шагах от Игнатьева. Петр закричал что было мочи:

— Тимоша! Тимошка!

Но голос свой слышал только он сам: ни Тимоша Корень и никто другой слыхать его не могли, потому что уже минут двадцать Игнатьев в полубеспамятстве лежал на снегу. Ему только казалось, что он кричит. Пуля немецкого часового подстерегла его близ деревни, куда они вместе с Тимошей пошли в разведку, и Тимоша думал, что Игнатьев убит.

Петр Игнатьев очнулся в крестьянской избе. Он лежал на печке. Перед глазами — маленькое оконце. За оконцем — тусклый день. Игнатьев прошептал:

— Кто тут есть?

Никто не ответил.

Он захотел встать с лежанки. Ничего не вышло. Правая нога, казалось, больше не была частью его тела, она как бы стала теперь частью кирпичной лежанки.

Петр пошевелил левой ногой — она была легкая, живая. Он пошевелил руками, помотал головой — все жило. Ободрившись, он попытался оторвать правую ногу от кирпичей, и опять ничего не вышло.

Он закричал:

— Кто ж тут есть?

В избу из сеней вошел старик. Клубы морозного пара ворвались в дверь. Старик был высокий, широкоплечий, костистый. Он подошел к лежанке легкой походкой молодого человека. Ладный старик, из тех, которые живут не хворая и не жалуясь, сохраняя силу свою очень долго, и умирают в одночасье.

— Ну, вот, видишь, — сказал он Петру. — Вот ты живой.

Подойдя к лежанке вплотную, он привычным жестом поправил тулуп, которым боец был укрыт.

— Сколько я здесь дней? — спросил Игнатьев.

— Шесть.

— А нога моя?

— Пухнет, — ответил старик.

— Товарищ мой — где же?

— За ним немцы погнались. Да я слышал — не поймали: тебя я подобрал. Далеко же вы забрались. Тут кругом немцы.

— Ну, еще что про меня скажешь? — спросил Петр.

— Что ж тебе сказать? Винтовку твою я спрятал.

— А немцы не накроют тут меня?

— Лежи, лежи спокойно. Храним тебя пока, слава богу.

Еще десять дней пролежал Игнатьев на кирпичной лежанке. Правая нога становилась тоньше и легче. Она ожила к концу третьей недели. Петр встал с лежанки. Нога заболела страшно, и ему пришлось вернуться на лежанку. Вползая на нее при помощи старика, он первый раз за всю жизнь заплакал. Пролежал еще пять дней и встал. Еще через три дня он откопал винтовку и ушел в лес. Ему хотелось пробраться в какой-нибудь партизанский отряд, но старик, приютивший его, ничего не мог сказать ему путного об отряде. Он только слыхал, что недалеко в лесу есть партизаны. Местность эту Игнатьев не знал. Он вошел в лес ночью.