Слово Говорящего - [65]

Нет, эту бумажку я обязательно сохраню и буду с гордостью показывать и Баширу, и, может быть, Венечке, если тот будет себя хорошо вести. Наконец-то наше уважаемое правящее племя сказало правду!

Я дожевал кексы, допил чай и стал собираться.

И через десять минут уже стоял на автобусной остановке. Благо, идти недалеко, все под боком. Людей было еще не слишком много, так что пока у меня был шанс влезть в автобус и, может быть, даже сесть.

Выкурил еще одну сигарету — если курить после еды, ощущения совершенно иные, гораздо более острые. Я подумал, что никогда не брошу курить, если только прямо не запретят.

…эти могут…

А что? Мало ли. Выйдет новое постановление, что, мол, цигарка в зубах порочит светлый образ современного сочинителя — и привет. Пока что это наоборот приветствуется в целях поддержания народного образа творческого человека, то есть — взъерошенные волосы, свитер и все остальное. И цигарка в зубах, как же без этого?..

Автобус подкатил почти пустой — неслыханная удача. Что, всеобщий выходной на сегодня объявили? Почему не знаю? Обычно все забито пропитанными солидолом работягами. Я уселся возле окна, показал кондуктору удостоверение члена СССР и впал в прострацию. У меня есть время, ехать до конечной…

Как обычно, завертелись в голове мысли, и были они самыми разными, начиная от мерзчайших мысленок, маленьких и сальных, или крупных, но намазанных все тем же салом, до прозрачных мечтаний о судьбе страны. Каким образом это совмещалось в моей голове — не понимаю. Но так было. В одном ухе звучала услышанная недавно песня какого-то новоиспеченного сочинителя-поэта-музыканта-барда, бездарная и тупая до невозможности, как все наше творчество, но задорная и о народе. В другом полыхал желтым пламенем государственный гимн. Между ушами же творилось то самое безобразие…

В Дом сочинителей я немного опоздал. Поздоровался с вахтером, ткнул в окошко корочку и ступил на широченную, укрытую малиновым с желтыми тройными полосами по краям ковром лестницу.

Эта лестница — отдельная песня. Скольких с нее спустили — не сосчитать. Сколько сломано на ней ног, рук и судеб, сколько раз блевал на нее ужравшийся от тоски по ушедшему навсегда вдохновению Палыч… Оно и понятно, дома-то никак. Мало того, что жена, так еще и камеры, а Дом сочинителей — территория Центру не подвластная. Зря, что ли, буфеты на каждом этаже, да плюс ко всему — банкетный зал?

На втором этаже встретил я Женю Кашарина, художника-иллюстратора, с увесистой на вид папкой под мышкой. Он был весел и спускался, прыгая через ступеньку и что-то мурлыкая под нос.

— Привет, — я протянул руку, и Женя с готовностью ухватил ее. — Работка?

Иллюстраторам живется не в пример хуже, чем нам. Во-первых, не каждый заслуживает иллюстраций, во-вторых, не каждому их дадут, а в-третьих — рисовать-то уметь надо, сложное это дело.

— Да еще какая! — Женя похлопал ладонью по папке. — Эсэс рисовать буду! Уже все утверждено!

— Женя, я же просил, — поморщился я. — Выражайся ты по-человечески!

Художник улыбнулся, махнул рукой и поскакал дальше.

Эсэс — это собрание сочинений. Да, в самом деле подвезло Кашарину… И неважно, что за ним перерисовывать будет парнишка Игорь с незвучащей фамилией Скачок, старательно подражая стилю, за рисунки Жене заплатят.

А стиль у Кашарина известно какой — взять бумажный лист, вымазать старую зубную щетку краской, а потом, оттягивая пальцем ворс, забрызгать бумагу. В конце же — пририсовать пару кошек и неразборчивую человеческую фигуру вдалеке. Когда старается, еще ничего, более-менее получается, а в остальном… Художники в секции иллюстраторов его между собой Кашмариным зовут.

В преподавательской было пусто и пыльно. Я положил портфель на стол, стал у окна, закурил. У меня есть еще пятнадцать минут до начала пары, можно постоять и посмотреть на город. Что же может быть красивее? Конечно, только море в эту же пору года и дня или какой-нибудь сосновый бор. Солнце еще не повернулось к окнам, тогда здесь станет душно и жарко, а пока — самое то. Передо мной, внизу, раскинулся проспект Свободы, залитый светом, пока еще не забитый автомобилями и людьми и оттого кажущийся немного сонным.

Открылась, скрипнув, дверь.

— Доброе утро, Михаил Иосифович.

Конечно же, я узнал голос, и оборачиваться мне расхотелось. Но из соображений вежливости…

— Здравствуйте, Анна Борисовна. Вы с занятий?

Анна Борисовна Шмуц, специалист по стилистике, была бледна и, судя по перекошенному рту, взбешена. Она тряхнула головой, отчего качнулась невероятная, какие уже лет двадцать не носят, прическа, упала на стул и сунула в рот сигарету.

Интересно, как женщине удается вызывать отвращение одним своим внешним видом, не говоря уже о поведении?

— С занятий, — она выпустила дым сквозь зубы. — Долбаные писаки, жопорукие. Уже разжеванное им в рот пихаешь — нет, один хрен выплевывают.

Я мысленно улыбнулся и поздравил себя. Да, это тебе не толстолобиков своих воспитывать, сынков слабоумных. Это они после моих лекций такие, «писаки» эти!

— Сейчас пятая группа у вас? — процедила Караваева. — Вы уже вставьте им поглубже, сделайте одолжение.