Слово - [64]

– Бедный малый! – проговорил Челло и подошел к нему с выражением сострадания.

Но Ульрих прервал его и спросил, с трудом выговаривая слова:

– А вы, вы? Каково ваше мнение?

Челло пожал плечами и сказал с выражением искреннего сожаления:

– Его величество выразился несколько резко. Но подойди-ка и посмотри сам. О младенце я не буду говорить, хотя и он… смотри, как он стоит. Но Бог с ним! Я, подобно королю, обращаю главное внимание на Мадонну, а она, мне жаль тебе это говорить, она похожа на кого угодно, только не на Богоматерь. Боже мой, если бы это увидел Моор!

– Тогда, тогда? – переспросил Ульрих с мрачным взором.

– Тогда он заставил бы тебя начать учение сызнова. Мне от души жаль тебя и не менее жаль бедную Белиту. Вот-то Петра будет торжествовать! Но такой неудачной картины…

– Довольно! – воскликнул юноша, бросился к картине, проткнул ее кистью и опрокинул вместе с мольбертом на пол.

Челло смотрел на него, покачивая головой и старался успокоить его ласковыми словами; но Ульрих не хотел его слушать и воскликнул:

– Нет, мне не стоит и помышлять об искусстве. Прощай, дорогой учитель! Ваша дочь не в состоянии отделить любви от искусства, а между искусством и мною нет ничего общего.

У дверей он остановился, глубоко вздохнул и протянул руку Челло, который печально смотрел ему в след. Живописец взял его за руку, и Ульрих сказал глубоко взволнованным, дрожащим голосом:

– Простите мне мою вспышку. Но мне кажется, будто я хороню все, что мне было дорого. Благодарю вас, дорогой учитель, благодарю за все. Я… я. У меня в голове все путается. Я знаю, я уверен, что вы, что Изабелла желали мне добра… а я… я не сумел воспользоваться вашим расположением. Прощай, счастье! Прощай, обманчивое «слово»! Прощай, божественное искусство!

С этими словами он вырвал свою руку из руки художника, бросился еще раз в мастерскую, облобызал со слезами на глазах палитру, ручки кистей, свою проткнутую картину и выбежал вон.

Челло хотелось поскорее увидеть свою дочь и поговорить с нею, но король еще довольно надолго задержал его в парке. Когда он наконец возвратился домой, то встретил свою дочь, ожидавшую его на лестнице. Она уже давно стояла здесь.

– Ну что? – окликнула она его. Челло взглянул на нее опечаленным взором и сделал отрицательный знак рукой.

Она вздрогнула, и, когда отец ее подошел к ней, она, пристально смотря на него своими большими черными глазами, бледная, как полотно, проговорила тихим, но решительным голосом.

– Я должна говорить с ним. Поведи меня в его мастерскую, я хочу видеть его картину.

– Он проткнул ее, – ответил художник. – Поверь мне, дитя мое, ты бы и сама осудила ее.

– Нет, нет, – повторяла она серьезно и настойчиво, – я должна видеть ее, видеть вот этими глазами. Я чувствую, я знаю, он все-таки художник. Подожди, я принесу мантилью!

Она поспешно вышла из комнаты и, когда несколько минут спустя, с черной кружевной мантильей на голове спускалась рядом с отцом с лестницы, им повстречался секретарь посольства де Сото, который обратился к Челло со словами:

– Слышали последнюю новость, Челло? Ваш ученик Наваррете изменил вам и благородному искусству. Четверть часа тому назад он завербовался в войско дона Хуана. Ну что же, лучше быть хорошим кавалеристом, чем плохим живописцем! Но что с вами, сеньорита Изабелла?

– Ничего, ничего! – прошептала девушка и припала к груди отца.

XXIII

Минуло два года. Стояло великолепное октябрьское утро. На чистом лазурном небе показался солнечный диск, позолотивший своими лучами лазурные воды Коринфского залива и сияющие долины Эллады. Берега Морей обращены к северу, и потому здесь еще густая тень покрывала оливковые, лавровые и олеандровые рощи, растущие по берегам впадающих в залив речек и ручьев.

Здесь царит обычная глубокая тишина: только белые чайки реют над водой, рыбачья лодка скользит по волнам, оставляя на синей поверхности длинные борозды. Но сегодня тут заметно особое оживление. Тысячи длинных весел пенят волны, и по обоим сторонам входа в Лепантский залив кипит шумная жизнь. На голом северном берегу раздаются громкие возгласы. Тенистый южный берег гораздо молчаливее.

На обоих берегах залива стоят друг против друга многочисленные полчища озлобленных противников. Папа Пий V30 созвал христианские полчища для борьбы против все более и более распространявшегося исламизма. Только что мусульманами был завоеван остров Кипр, последнее владение венецианцев в Леванте31. Испания и Венеция заключили союз с главою христианства, геннуэзцы, другие итальянцы и мальтийские иоанниты стали собираться в Мессине как союзники христианской лиги. В море вошел из мессинской гавани громадный великолепный флот, подобный которому давно уже не появлялся на волнах Средиземного моря. Главное начальство над христианским воинством король Филипп сумел возложить, несмотря на все интриги, на своего побочного брата, молодого дона Хуана Австрийского.

Но и турки не теряли даром времени: в Лепантском заливе32 они ожидали со 120-тысячным войском состоявший из трехсот судов неприятельский флот. Они недавно изменническим образом умертвили на острове Кипр несколько тысяч христиан. Кровь их вопиет об отмщении, и мстителем является молодой герой. Он решился оставить без внимания послания из Мадрида, советующие ему быть осторожным. Он сумел воодушевить войска, и все они, а в особенности венецианцы, жаждут мщения.