Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой - [61]

Зиму они коротали в комнате. Сидели у печи, громко лузгали семечки. Марта весь день пряла, дети ходили в школу, старый Чизмазия покашливал, запихивал за щеку щепоть табаку, и мучился, не зная, куда сплевывать, пока Тони не сделал ему деревянной плевательницы; старик насыпал в нее опилок и поставил за дверь. Прошло Рождество, Новый год, они нарубили в лесу дров на год вперед, и ничего важного не случилось. Марта выглядела спокойной, работала, как всегда, только совсем не пела. И казалось, будто никому и не нужна ее песня. Вечером приходил сосед Андрашев или еще кто-нибудь, завязывался разговор, обсуждались события, происходившие в мире, — слухи о них проникали в Равно с большим запозданием, а в дом Чизмазии просачивались еще позже. Но, говоря о событиях, люди здесь никогда не делали никаких заключений, так как не желали, чтобы мир изменился. Нет, они этого желали, но желание так глубоко было спрятано в их сердцах, что их вовсе не волновало, если желания эти не сбывались. За жизнь отвечали другие. А сами они с увлечением говорили об Америке, куда начали уезжать люди, — зарабатывали там хорошие деньги и посылали домой. Но они сами пока об этом только судачили, из деревни еще никто не уехал, так как и здесь, в конце концов, еще можно было прожить, пусть скромно и бедно.

Потом пришла весна; она принесла с собой некоторое оживление, много работы, погожие вечера с задушевным настроением, юношескую любовь. Летом люди работали и отдыхали в тени, ходили на престольные праздники и ярмарки.

Тони больше не ходил на престольные праздники, как в первый год после женитьбы. Даже к обедне выбирался редко. На ярмарке был всего один раз, когда надо было продать старую корову и купить новую. Тогда он брал с собой Барицу.

Зато Марта не пропускала ни одной ярмарки, и это стало казаться странным. Но не сразу: ведь на ярмарку ходили почти все женщины, даже если не надо было делать никаких важных покупок. Купят какой-нибудь горшок или миску — и это достаточно веская причина, чтобы побывать на ярмарке, в двух часах ходьбы от дома, хотя то же самое можно купить и у себя в деревне, когда гончар объезжает округу. Поэтому Тони не волновало, что жена ходит на все ярмарки. Какой-нибудь предлог всегда находился: не в чем варить обед, разбилась миска, нужно купить ситцу для детей, для себя, рубашку для Тони, штаны для деда. Все это так чередовалось, что у нее бывал повод пойти на каждую ярмарку. С престольными праздниками дело обстояло еще проще: у нее самой было несколько родственников в соседних селах и приходах, были родственники у Чизмазиевых, которых она вдруг извлекла на свет божий и заявила, что хочет навестить их с детьми. Престольные праздники приходились на воскресенья, когда у людей есть свободное время: хочешь — лежи дома в тени, хочешь — отправляйся на все четыре стороны. Марта так я поступала.

Марта пляшет в престольные праздники.

Марта подолгу сидит в трактирах с неким Келенцем.

Марту видели пьяной.

Новости никогда быстро не доходили до Чизмазиевых, теперь они просачивались к ним еще медленнее. Тони еще ничего не знал, когда уже вся деревня говорила о Марте. Он был поглощен хозяйством. Всю неделю он надрывался, отыскивая для себя все новую и новую работу. Только по воскресеньям, когда другие шли к обедне, он лежал в тени. Сначала он читал молитвенник, а потом дремал. В полдень его звали обедать. А после полудня он шел в поле, осматривал посевы, встречал какого-нибудь пожилого человека и с ним беседовал до вечера. Он никогда не звал теперь Марту, как в первый год после женитьбы: пойдем со мной в поле. А если она говорила: пойду на престольный праздник, он что-то бурчал и ни о чем не спрашивал.

Пришла осень, и только осенью до него дошли первые новости о его жене. Сначала вскользь, так что он не обратил на них внимания. Потом ему рассказали все подробно.

Ему почудилось, будто у него останавливается сердце. Не потому, что было сказано что-то особенно страшное — просто в последнее время на душе у него столько накипело, что неизбежно должно было как-то прорваться.

И все же, когда он пришел домой, еще ничего не прорвалось. Марта стояла у очага. Он взглянул на нее. Выражение ее лица было таким, как всегда — немного скучающим. Он знал, что ей скучно, но ведь и ему тоже было невесело. Огонь из печи озарял ее округлые щеки, время от времени в глазах что-то вспыхивало, но это пламя было не для него.

В первый год после свадьбы он расспросил бы ее обо всем. Возможно, дело как-нибудь бы и уладилось. Поссорились бы, но Марта постаралась бы, чтобы о ней столько не болтали. Может быть, он даже запретил бы ей ходить на праздники, и они пререкались бы каждое воскресенье; но теперь он обо всем этом только подумал.

Когда пришло время следующей ярмарки, он, как всегда, стал собираться на работу, а Марта наряжалась, чтобы пойти на ярмарку купить к осени одежду. Он не отговаривал ее, а только сказал:

— Возьми с собой Барицу.

Ничего особенного в этом не было, по крайней мере на первый взгляд.

— А кто будет тебе коров погонять на пахоте? — сказала Марта. — Пусть остается дома.