Словарь запрещенного языка - [66]

    — Как мне быть, Мария Ефимовна? Мучаюсь с гебраизмами и библейскими фразами, — спросил я, придя к ней как-то в гости.

    — Боже ты мой! Да вот же великолепный словарь, — сказала Мария Ефимовна и достала с полки из не очень заметного книжного угла синий том. — Вот же словарь Шапиро, усвойте его и перестанете мучиться!

    Я с великой осторожностью беру этот незнакомый мне том, читаю: «Иврит-русский словарь»! «Милон иври-руси», глажу совершенно свежую новую обложку, верчу в руках и неожиданно выпаливаю:

    — Да откуда он у вас? Как он к вам попал?

    — Такие вопросы задавать неприлично, — журит меня, молодого, умная начитанная Мария Ефимовна. — Купила в магазине. Стояла в очереди и купила.

    Дело в том, что воспитанная в ассимилированной еврейской семье, зная блестяще русский язык, проработав всю жизнь в редакции русской классики Гослитиздата, Мария Ефимовна еврейских языков не знала, ни идиш, ни иврита, но была к ним любопытна и благосклонна, потому что «еврейские языки». В этом проявлялась ее тайная еврейскость, ее скрытый национализм. И Словарь Шапиро она приобрела охотно, потому что «еврейский словарь», где ж ему быть, как не в еврейском доме? На всякий случай, а вдруг пригодится. (Надо полагать, что таких владельцев Словаря было немало. Приобретали словарь как редкую «еврейскую вещь». А иные, возможно, из соображений, чтоб не валялась, не дай Бог, на пыльных полках, а хранилась в еврейском доме).

    И вот она была несказанно рада, что наконец Словарь кому-то может пригодиться, а не стоять в укромном уголке старого книжного шкафа. Она мне дала его, конечно, временно попользоваться, но никогда не просила вернуть назад, следя за моей «еврейской» переводческой работой, видя, как все ширится моя работа над прозой и поэзией еврейских писателей. Понимая, что Словарь Шапиро мне помощник в работе. И вот Словарь лет двадцать был моей настольной книгой. Лежал на моем рабочем письменном столе, затем перекочевал в толстый картонный ящик, а в марте 1989 года вместе со мной переехал в Израиль.

    Я берегу его как реликвию... И напрасно берегу. Лучше б я его истрепал до нитки, зачитал до дыр, замусолил, выучил весь и насквозь. Лучше бы я вобрал в себя те 28 тысяч слов, что так тщательно, компетентно и с любовью подобрал одно к одному Феликс Львович Шапиро. Именно на это в конечном счете рассчитывал автор словаря. Насколько мне было бы сейчас легче жить в Израиле, если бы выучил Словарь наизусть. То есть попросту выучил язык иврит, во имя которого создан был Словарь. Но все равно никогда не поздно все начать сначала — вновь со Словаря Шапиро. Как будто сначала, с утра, со своего домашнего ульпана. Встать утром, выпить чашечку кофе и погрузиться в Словарь, повествующий об ивритских словах, теперь, уже спустя годы в стране Израиля — таких близких, родных и необходимых.

    Перечитывая свои же стихи, написанные много лет назад, я вновь ощущаю себя у истоков Словаря:

Изучаю язык, словно рукопись Мертвого моря.

Постигаю азы иудейского древнего горя.

Роковые ли знаки судьбы, мудрецов отрешенные взоры?

Иль согбенных страдальцев горбы над свитками Торы?

Продираюсь сквозь пласт временной

безысходной религии —

это ты ли, костяк племенной,

жертва чьей-то интриги?

Суждены ль тебе злые пески

И столетья гонений?..

Или снова привстать на носки

во вселенской молельне?..

Изучаю бессонно язык

в меру пытливости,

изучаю еврейский язык,

как науку о справедливости.

                            Москва, 1968г.

О СЛОВАРЕ И МОЕЙ СЕМЬЕ

                            Семен Вайнер, Беер-Шева

    Держу в руках самую дорогую мне книгу — словарь Шапиро. Я его получил из рук отца и, прежде всего, хочу немного рассказать о своем отце и нашей борьбе за выезд в Израиль.

    Отец мой — Вайнер Абрам Моисеевич, провел свои юные годы в старинном украинском городке Меджибож, где кроме 4 лет учебы в гимназии получил прекрасное еврейское образование. Он пережил петлюровские погромы, тогда семья три месяца пряталась в подвалах и там же погибла его сестра Рахель.

    Вместе со своим другом Иосифом Штейнбергом он стал душой сионистского кружка, но в начале 20-х годов людей уже делили на «наших и ваших» и «кто не с нами, тот против нас».

    Кружок стал преследоваться властями и комсомольскими активистами (среди которых в то время было немало евреев). Отец с другом решил уехать в Палестину. Но после поражения Врангеля граница была закрыта и этому не удалось осуществиться.

    Затем они перебрались в Баку, надеясь все же через Персию попасть в Палестину. Но и здесь на пути стали такие препятствия, что это оказалось нереальным. И отец остался в Баку.

    Баку в тот период был значительным культурным центром, где уживались люди различных национальностей с их самобытной культурой.

    Этот город напоминал испанскую Кордову, до начала инквизиции. В синагоге отец познакомился с многими еврейскими семьями и наслышался о бывшем директоре еврейской школы и просветителе Шапиро Файтеле Львовиче (отец жил в Баку после отъезда Шапиро в Москву). Вскоре познакомился и с Соней Курковской, ставшей его женой.