Словарь для Ники - [5]

Здесь тепло. Горит электрический свет. Сверкают бронзовые статуэтки, золочёные рамы картин.

Скучные картины на стенах, скучные фарфоровые вазы на тумбах, слащавые статуэтки пасторальных пастушков и пастушек в застеклённых шкафчиках.

Внезапно глаз задевает что‑то родное. Подхожу ближе. На стене между картин небольшая акварель. В переливчатых водах окружённой холмами бухты отражаются перламутровые облака; страна холмов, моря, увиденная сверху…

Как ни описывай, не передашь первозданной тишины и гармонии, словно только что созданной Богом.

Я уже узнал эти места, где когда‑то бродил с моим другом, дворнягой Шариком. Уже догадался, кто автор бесценной акварели.

Продавщица подтверждает: «Да. Это работа Максимилиана Волошина».

И называет цену. Не фантастически большую, нормальную.

Но у меня в карманах и десятки не наберётся.

Уговариваюсь с продавщицей, что она до вечера, до закрытия магазина, акварель никому не продаст, дождётся, пока я вернусь с деньгами.

Представь себе, мне не удалось ни целиком, ни по частям назанимать в тот день необходимую сумму. Ну, не было тогда у меня хоть сколько‑нибудь состоятельных друзей.

Только через два дня, с утра пораньше, я появился в магазине с деньгами. Акварель, конечно, исчезла со стены. Была продана.

Так вот, Ника, что я тебе скажу: акварель навсегда осталась в моей памяти, несомненно, более яркой и свежей, чем если бы она привычно висела у меня в комнате.

Иногда мысленно вижу в том незабвенном, божественном пейзаже и себя с Шариком.

АКТЕР.

Он снимался не в моём фильме. Администрация киногруппы поселила меня   —   сценариста другой картины   —   в ялтинскую гостиницу, и мы оказались в соседних номерах. Нас, конечно, познакомили.

Он считался самым красивым артистом в Советском Союзе. Молодой, высокий, рослый, он, кроме природной красы, обладал ещё и каким‑то природным аристократизмом.

С моей точки зрения, актёр он был посредственный, но в те годы популярность его достигала популярности Гагарина. В качестве главного героя романтических историй он снимался из фильма в фильм. Фотографии с его изображением висели во всех киосках Союзпечати. Полчища женщин преследовали предмет своего поклонения повсюду. А одна, самая настырная, куда бы он ни поехал, каждую ночь будила его междугородным телефонным звонком. Шумно вздыхала в трубке: «Я… Это вся я…» И конец монологу.

Он фантастически много зарабатывал. Но всё казалось мало. Поэтому в паузах между съёмками и пьянством в ресторанах гастролировал по санаториям Крыма с платными выступлениями, завершавшимися показом фрагментов из кинофильма с его участием.

Однажды уговорил меня выступить с ним во всесоюзной здравнице «Артек». Раньше в этом месте отдыха привилегированных детей не бывал. Поэтому согласился из любопытства.

За нами прислали целый автобус, и мы вдвоём прибыли к вечеру в мир белых корпусов, обсаженных кипарисами, клумб, расчерченных дорожек, ведущих к морю мимо бесчисленных стендов с нарисованными пионерами, горнами, всяческими лозунгами, призывающими к учёбе, труду и борьбе за мир.

Выступление состоялось на открытой эстраде. Мальчики и девочки в аккуратной пионерской форме с красными галстуками, рассаженные на длинных скамьях, сначала чинно сидели перед нами, загипнотизированные строгим приглядом вожатых. Но вскоре, пробуждённые моими несколько хулиганскими стихами, очнулись и стали весёлыми детьми.

Затем я представил им знаменитого актёра, встреченного овацией. По накатанной колее он стал рассказывать о своих творческих успехах, нетерпеливо поглядывая на темнеющее небо, в котором показались первые звёздочки. Теперь можно было приступать к показу отрывков из фильмов на висящем сзади экране.

После этого нас попотчевали отнюдь не пионерским ужином с коньяком, уложили спать в гостевом корпусе. А утром заплатили за выступление денежки и отправили тем же автобусом на экскурсию в Гурзуф, где мы искупались, съели в приморском ресторанчике по шашлыку и осмотрели кипарис, будто бы посаженный Пушкиным.

Актеру подобное времяпрепровождение было не в новинку, а я поеживался… Не знаю, поймёшь ли ты меня, Ника… Чувствуешь себя подкупленным какой‑то страшной системой, которой ты отныне обязан с благодарностью прислуживать.

Я снова подумал об этом через несколько дней, когда воскресным утром был разбужен в своём гостиничном номере грохотом барабанов, взвизгами горнов, топотом сотен ног по ялтинской набережной и остервенелым скандированием.

Вышел на балкон и увидел колонны пионеров марширующих под руководством вожатых.

«Мы собрались здесь, в «Артеке»,

Представители страны,

Чтобы дать отпор проклятым Поджигателям войны!» — орали они свои «речевки», распаляя самих себя.

Кто их погнал в такую рань по улицам мирно спящей Ялты? Зачем? Какого рожна?

«Три–четыре, три–четыре,

Знаменосец впереди.

Это кто идёт не в ногу?

Нам с таким не по пути!»

— Страшное дело, — сказал я актёру, появившемуся на соседнем балконе.

— Идиоты! — зевнул он и добавил: — Гитлерюгенд.

Барабаны, горны и вопли удалялись в сторону порта, в прошлое, в мою память.

Несколько десятков лет я не видел этого актёра ни въявь, ни в кино. Поговаривали, что он спился и его стало невозможно приглашать на съёмки.